Имя Эфраима Кишона известно в Израиле как имя лучшего современного сатирика, юмориста. О судьбе этого незаурядного человека обычно рассказывали в ульпанах учителя иврита в ответ на жалобы типа «иврит — сафа каша» (вольный перевод: «кто ж этакий язык осилить может»).Приехав совсем молодым человеком из Венгрии лет сорок тому назад, он решил стать ивритским писателем, причём не простым, а юмористическим. Владение языком для подобной «специальности» требуется воистину феноменальное. И молодой Эфраим(тогда ешё не Кишон) сел учить большой толковый словарь языка иврит — наизусть!О результате такой настойчивости говорит не только громкая литературная слава, но и маленький скромный рассказик, который мы предлагаем вашему вниманию..
Вечером снова лагерь обуял страх. Уже несколько недель прошло с тех пор, как Моше поднялся на гору, а о нём все еще нет никаких вестей. Евреи собирались небольшими кучками и обсуждали тяготы, с которыми они то и дело сталкивались после ухода из Египта. Горячий восточный ветер кружил песок пустыни Синай над шатрами. Беспокоился скот. Недалеко от лагеря беспрерывно выла стая шакалов, не давая покоя людям, поселяя тревогу и страх в их и без того истерзанные души. Небо темнело и грозно нависало над лагерем. Гора молчала...
В одном из шатров лежат люди, закутанные в пёстрые египетские платки. В углу мерцает масляный светильник. Удушающая жара, тяжелое дыхание людей, потные, едва различимые сумрачные лица.
— Теперь очередь Янкеле сдавать, — сказал один из мужчин и сделал несколько жадных глотков из бутылки. — Господин доктор начинает...
Доктор Шлезингер взглянул поверх очков на свои карты и попросил у сдающего ещё одну. С самого полудня они режутся в покер, и кожаный кошелек Янкеле уже полон бледно-жёлтыми золотыми слитками.
— Наш друг разбогател сегодня... — ухмыльнулся Цвика Гольдштейн, долговязый верзила в шортах цвета хаки. Он вытащил из кармана свой последний золотой...
— Прекрати говорить глупости! — вмешалась Перл, жена Янкеле. — Что я могу купить за золото? Ман и перепела — и снова ман и перепела! Меня уже тошнит от них! В этом проклятом месте невозможно достать ни огурцов, ни арбуза, ни баклажанов... Даже луковицы, даже дольки чеснока здесь нет!
— «И выведу Я вас из Египта, из дома рабства, в страну, текущую молоком и медом», — неточно процитировал Гольдштейн слова Моше, передразнивая заикание вождя. — К чертовой матери!
— Как я подумаю о посылках, которые присылал мне мой шурин из Нижнего Гошена... — вздохнул доктор Шлезингер, ковыряя спичкой в желтых зубах. — Нежные овечки, жирные гуси... Пока египетский наместник не сжёг нашу ферму вместе со всем селением, а моего шурина вместе со всей его семьей не замучил до смерти... Тогда нам пришлось искать другого поставщика мяса... Ох, друзья, какие это были гуси! Ох, это доброе старое времечко!...
Несколько минут было тихо. Только лаяли собаки за шатром, да тихо потрескивал фитилек светильника.
— Ей-богу, это просто смешно — что мы делаем здесь, в этой страшной пустыне?! Я вас спрашиваю раз, я вас спрашиваю два, я вас спрашиваю много-много раз, — горячился Цвика Гольдштейн, — что я, египетский верноподданный еврейского происхождения, ищу здесь? Чего мне не хватало там, в Гошене? Зачем мне все это?
— Ты, Цвика, просто идиот! — прикрикнула на него Лиля, сидя в углу шатра и подкрашивая свои брови куском угля. —Сколько раз я говорила тебе: Цвика, сиди на месте, ты — уважаемое лицо в управлении строительством, у тебя незапятнанная родословная, даже надсмотрщики доверяют тебе, ты свободно сможешь проработать на своей должности минимум еще пять лет! Но нет, ему захотелось именно в «Страну Кнаан»!
— Но, дорогая моя, — стал оправдываться Гольдштейн, — ты говоришь так, словно я сам не был против этого Исхода... Я же бесчисленное количество раз повторял этому Моше:
«Отстань от нас, дай нам работать на египтян, потому что лучше нам работать в Египте, чем умереть в пустыне!» Но ты знаешь сама, что под конец положение стало просто невыносимым. Помнишь, как фараон приказал бросить нашего сына в Нил?
— Перестань болтать глупости! Всем было ясно, что весь этот ужас скоро кончится!
— Извини меня, пожалуйста, Лиля, но вся поверхность Нила была покрыта трупиками еврейских младенцев!...
— Как бы там ни было, это были младенцы не нашего круга! И всё это началось только после того, как Моше начал докучать фараону! До тех пор мы жили спокойно и счастливо.
— В Гошене, дружище, я должен был вкалывать, — вступил в разговор Янкеле, скинув свой пуловер, — но, скажу я вам, там и ценили мою работу по-настоящему. Не так, как здесь, где ман падает с неба. Мне это просто осточертело! Каждый раз, когда я там выполнял норму производства кирпичей, меня оставляли в покое. Ни разу не было, чтобы я получил горячих!
— Ша, ша! Ты забыл, как однажды тот сумасшедший египтянин избил нас палкой чуть не до смерти?
— Ну, не так уж это было и страшно, можно было и потерпеть. А в сущности, я сам был виноват: надо было держать язык за зубами и не поминать фараона. Но я вас спрашиваю серьёзно: разве невозможно человеку держать рот на замке? Ох, по крайней мере, там в Египте, был порядок...
— Фараон был-таки изрядный упрямец, — вставил Цвика и закурил сигарету, — но, в общем, неплохой парень. Того, кто держал язык за зубами и работал как надо, надсмотрщики почти и не трогали.
— Между нами, — перебил его Янкеле, — только сейчас я начал понимать, до какой степени фараон был прав, когда не хотел отпускать нас, «чтобы принести жертвы пустыне». Он прекрасно знал, что скрывается за сионистской пропагандой. Чтоб мне сдохнуть, друзья, если не...
Сильный порыв ветра задрал полог шатра и ворвался внутрь, обсыпав всех песком. Доктор Шлезингер, отплевываясь, отбросил бутылку.
— К черту все это вместе с этой проклятой теплой водичкой! У нас в Гошене получали воду без фокусов, по крайней мере, её можно было пить! Ох, друзья, стоит мне только вспомнить нашу меблированную землянку из двух комнат, которую пришлось бросить там... Большая комната — 3.5 х 4 х 6, а маленькая 3 х 5 х 4...
— И вообще, — проронила Перл, причёсываясь, — вот уже несколько недель, как не случалось у нас такого чуда, которое, по крайней мере, можно было бы назвать так...
Лиля поставила на плиту джезву с турецким кофе.
— Во всём виноват Моше, — подытожил доктор Шлезингер. — Он слушает только советы своих мафиози. Я бы очень хотел узнать, каким образом он собирается упорядочить экономику лагеря, запрещая Эли-ростовщику взимать проценты... И кто будет настолько глуп, чтобы вложить свои деньги в какое бы то ни было предприятие, если каждые шесть лет рабов придется отпускать на свободу?
— Я слышал, — сказал Янкеле, — будто Агарон собирается издать декрет о конфискации золота в лагере. Только этого нам не хватало! Кстати, как вы думаете, что Моше может получить там, наверху, на горе?
Все расхохотались.
— Ровным счетом ничего!
— А говорят, — продолжал Янкеле, — что можно будет вернуться домой. Это ещё не решено окончательно, но, как видно, речь идет о всеобщей амнистии. Согласно некоторым источникам, фараон всё ещё требует крови еврейских младенцев, но, кроме этого, он обещает вполне человеческие условия. Надо только выдать ему Моше, само собой разумеется... Каждому еврею будет обеспечено право на труд. Вот тогда мы поедим вдоволь, ребятки! В сущности, надсмотрщики вовсе неплохие парни...
— Господин доктор, включите-ка радио, пожалуйста! Послушаем Каир...
Воцарилось молчание. Только ветер хлопал полотнищем шатра.
В этот самый момент Моше получал на горе Синай Скрижали Завета.
|
