Василий Гроссман. Всё течет. Глава 2.

Прочтя телеграмму, Николай Андреевич пожалел о чаевых, данных почтальону, телеграмма, очевидно, предназначалась не ему, и вдруг он вспомнил, ахнул: телеграмма была от двоюродного брата Ивана.
– Маша! Маша! – позвал он жену.
Мария Павловна, взяв телеграмму, проговорила:
– Ты ведь знаешь, я без очков совершенно слепая, дай-ка мне очки. Вряд ли его пропишут в
Москве, – сказала она.
– Ах, да оставь о прописке.
Он провел ладонью по бровям и сказал:
– Подумать, приедет Ваня и застанет одни могилы, одни могилы.
Мария Павловна задумчиво сказала:
– Как неудобно получается с Соколовыми. Подарок-то мы пошлем, но все равно нехорошо, ему ведь пятьдесят лет, особая дата.
– Ничего, я объясню.
– И с юбилейного обеда пойдет новость по всей Москве, что Иван вернулся и с вокзала прямо к тебе.
Николай Андреевич потряс перед ней телеграммой:
– Да ты понимаешь, кто такой Ваня для моей души?
Он сердился на жену: ерунда, с которой обращалась к нему Мария Павловна, возникла в его сознании еще до того, как жена заговорила с ним. Так не раз уж случалось. Оттого-то он вспыхивал, видя свои слабости в ней, но не понимал, что негодует не об ее несовершенствах, а о своих собственных. А отходил он в спорах с женой так легко и быстро, потому что любил себя; прощая ей, он прощал себя. Сейчас и ему упорно лезла в голову глупая мысль о пятидесятилетии Соколова. И потому, что его потрясло известие о приезде двоюродного брата и его собственная жизнь, полная правды и неправды, встала перед ним, – ему стыдно было жалеть о парадном ужине у Соколовых, о
симпатичном соколовском флаконе с водкой.
Он стыдился убогости своих соображений, – ведь и у него мелькнула мысль, что придется маяться с пропиской Ивана, мысль, что всей Москве станет известно о возвращении Ивана, и событие это как-то да отзовется на его шансах при выборах в Академию...
А Мария Павловна продолжала мучить Николая Андреевича тем, что случайные и мнимые – не ставшие действительными – его мысли высказывала вслух, доводила до дневной очевидности.
– Странная ты, – проговорил он. – Мне кажется, было бы приятней получить эту телеграмму, когда тебя нет дома.
Слова эти были обидны для нее, но она знала, что Николай Андреевич сейчас обнимет ее и скажет: "Маша, Маша, вместе будем радоваться, с кем же, как не с тобой!" И действительно так – а она стояла с выражением терпеливым и неприятным, означавшим: "От твоих ласковых слов удовольствия мне никакого нет, но я потерплю". А уже после этого глаза их встретились, и чувство любви исправило все злое. Двадцать восемь лет, не разлучаясь, прожили они, – трудно понять и разобраться, каковы отношения людей, проживших почти треть века вместе. Теперь, седая, она подходила к окну, глядела, как он, седой, садился в автомобиль. А когда-то они обедали в столовке на Бронной.
– Коля, – тихо сказала Мария Павловна, – ведь Иван никогда не видел нашего Валю. Его посадили, Вали еще не было на свете, а теперь, когда он возвращается, Валя уже восемь лет в могиле.
И эта мысль поразила ее.