Продолжение 5
* * *
Где я? Похоже, что на дне колодца. Хотя нет, вон
потолок, только очень высокий и сделанный, как и стены, из какого-то
серебристого материала с холодным блеском.
Я была привязана к креслу. Напротив сидел Гур. Он
молча смотрел на меня и курил. На разделяющем нас шахматном столике
лежал поясок от моего платья, в пряжку которого был вмонтирован замковый
шифроопределитель. Вещественное доказательство, как бы символизирующее
проигранную мною партию. И не менее символичным было кресло, о котором я
так мечтала днем и где так прочно «отдыхала» сейчас. Вместо явки с
повинной — арест на месте преступления, полный провал в буквальном и
переносном смысле. Необходимо что-то срочно придумать, а я совсем
отупела. Голова еще кружилась, мутило от лекарственного запаха во рту.
— Как ты попала в кабинет?
Впервые я видела Гура так близко. Сейчас, без грима и
нелепого факирского парика, он выглядел гораздо моложе, чем со сцены.
Худощавое бледно-матовое лицо с резко обозначенными скулами, жесткая
щетка волос — удачное сочетание природного русого цвета и седины, очень
красивые руки. И эта птичья манера сбоку, не мигая, смотреть на
собеседника. Будто петух, собирающийся клюнуть.
Так уже было однажды. Он так же сидел в кресле
напротив, с сигаретой в длинных подвижных пальцах, так же щелчком
стряхивал пепел, по-птичьи скосив темные немигающие глаза. Я знала этого
человека! Моя уверенность не имела ничего общего со смутным
подсознательным узнаванием всего, связанного с Гуром, — наследство
Риты-Николь. Сейчас его узнала я, Ингрид Кейн, несомненно, встречавшаяся
с Гуром в своей прошлой жизни. Где же это было? Когда?
— Как ты попала в кабинет? Только не ври, что при помощи этого. — Гур швырнул мне на колени «вещественное доказательство».
Я медлила. Слишком уж неправдоподобной была правда!
Гур совсем склонил голову на плечо, глаза еще больше округлились и
потемнели.
— Послушай, Николь, ты не глупа. Ты довольно ловко
меня дурачила, пора бы перестать, а? Или я тебя спалю вместе с креслом.
Ты ведь этого не хочешь, верно? Ну!
Вид его весьма красноречиво подтверждал, что свою
угрозу он выполнит. Наша встреча в прошлом была, кажется, гораздо
приятнее. Но мне уже не до воспоминаний. Огонь, дым — б-р-р… Я терпеть
не могла боли и поспешно принялась убеждать Гура в своих благих
намерениях. Не могла его нигде найти, попала в кабинет…
— Как попала? — перебил он. — Через дверь?
Далась ему эта дверь!
— Она была незапертой.
— Что? Незапертой?
Я не зря, кажется, опасалась правды. Гур взвился
пружиной, шагнул ко мне. В его руке блеснуло что-то острое. Я
зажмурилась. И почувствовала, как путы ослабли.
— Встань. Та дверь тоже незаперта. Открой ее.
На первый взгляд ничего, кроме стены. Но потом на ее фоне я разглядела более темный, намертво впаянный прямоугольник.
— Она тоже незаперта. Ну!
Делать было нечего. Набрав в грудь побольше воздуха, я
всем корпусом врезалась в прямоугольник, пальцы скользнули по холодному
металлу и, потеряв опору, ткнулись в пустоту. Я будто проскочила сквозь
стену, едва не упав. За спиной щелкнуло — и полная темнота.
Постояла, прислушалась. Гур не подавал никаких признаков жизни. Ловушка? Что если он решил спалить меня здесь, сохранив кресло?
Я рванулась обратно, вновь проскочила стену, но на
этот раз не удержалась на ногах и, сидя на полу, ждала, когда Гур начнет
смеяться. Вот уж поистине ломиться в открытую дверь!
Но Гур не смеялся, он был очень бледен. За шиворот, как котенка, рывком поднял меня и, не отпуская, хрипло выдавил:
— Как ты это делаешь?
Мне стало не по себе. У Гура и пальцы были птичьи — так и впились мне в плечо.
— Не знаю. — Я тщетно пыталась освободиться. — Я правда не знала. Иначе к чему была волынка с кондиционером?
— С кондиционером?
Вот оно. Шанс направить разговор в нужное русло.
— Если ты согласен выслушать…
— Да, — сказал он, наконец отпуская меня. — Да. Говори.
Мы опять сидели в креслах напротив друг друга, и я
пересказывала ему отчет Риты у наблюдении над объектом 17-Д. Все мое
внимание уходило на то, чтобы говорить о Рите в первом лице. Гур молча
слушал, нацелив на меня неподвижный птичий взгляд из прошлого Ингрид
Кейн. Я рассказала про кондиционер, про жидкость с запахом хвои, про то,
как качнулась комната.
— Если б знать, что дверь можно было открыть просто так…
— Это мог только ЧЕЛОВЕК.
Я сочла нужным переспросить.
— Че-ло-век, — повторил он. — Я был единственным на
Земле Адамом. А теперь вот ты… Ева из ВП. Он хрипло рассмеялся. Что он
такое говорит?
— У нас это назвали «болезнью Гура». Дэвид, что со мной?
— Охотники не смогли найти барсучью нору и решили справиться о ней у самого барсука.
— Если ты думаешь, что меня подослала ВП… Давай
рассуждать логически. Я больна и не совсем нормальна, значит, вопервых,
не являюсь полноценным агентом. Во-вторых, я же для них ценнейший
экспонат, единственный в своем роде объект для изучения «болезни Гура».
Зачем им было отправлять меня одну прямо тебе в руки?
— И все-же тебя отпустили…
— Просто я их убедила, что здорова. Обманула ВП, чтобы встретиться с тобой и…
— Но если ты их убедила, что здорова, то тебя снова
можно использовать как агента. Не так ли? Твоя логика трещит по швам.
Пришлось предъявить последний козырь.
— В конце концов… Я в твоих руках. У тебя всегда есть
возможность меня убрать. И если мы перед этим обменяемся информацией,
ничего не изменится, правда? Только, пожалуйста, не надо огня.
Что-нибудь другое, а, Дэвид…
Гур потерся щекой о плечо, скосив на меня глаза. Где же? Когда?
Он опять выпрямился неожиданно, как пружина, и прошел
в соседнее помещение (на этот раз через обычную дверь). Я услыхала шум
льющейся из крана воды. Гур вернулся с наполненным стаканом, что-то
бросил, отчего вода приобрела голубоватый оттенок, и протянул стакан
мне.
— Это «что-нибудь другое». Ты умрешь через два часа
после того, как это выпьешь. Мгновенный паралич сердца, абсолютно
безболезненно. А я за это время успею удовлетворить твое любопытство.
Идет?
Вот и все. Я отлично понимала, что Гур никогда меня
отсюда не выпустит и его предложение в данной ситуации, пожалуй, лучший
для меня выход. То, ради чего я сюда пришла, ради чего жила эти два
месяца, сейчас исполнится. Барсук покажет охотнику свою норку и убьет
охотника. Забавно. Я хочу знать, где нора.
Я взяла стакан. Жидкость оказалась безвкусной, и я выпила с удовольствием, так как хотелось пить. Гур усмехнулся.
— А ты вправду изменилась. Прежде ты ценила жизнь и
интересовалась лишь тем, чем тебе приказывали интересоваться. Ты была на
редкость нелюбознательна, Николь. Я взглянула на часы. Без восемнадцати
четыре.
— У нас не так уж много времени.
Он с интересом разглядывал меня, почти положив голову на плечо.
А напоследок я задам ему вопрос: «Ты когда-либо встречался с Ингрид Кейн?»
— Хорошо, — сказал он. — Пойдем.
Я убедилась, что дверь в стене он умеет «открывать»
не хуже меня. Вспыхнул свет, и мы оказались в помещении с таким же
высоким потолком, только гораздо просторнее. Огромный куб из
серебристого материала с холодным блеском. Вдоль стен громоздились
полки, сплошь заставленные картонными прямоугольниками, напоминающими
старые коробки из-под конфет. И вообще все вокруг было до отказа забито
странными предметами, о назначении которых я понятия не имела. Одни из
них походили на мебель, другие — на приборы, третьи — вообще ни на что.
Они были очень ветхие — выцветшие, потрескавшиеся краски, ржавчина. Даже
в воздухе, несмотря на мощные кондиционеры, ощущался музейный запах
старья.
Уж не хранит ли Гур ту самую загадочную «аппаратуру»,
в существовании которой я прежде сомневалась? Я взяла с полки одну из
«коробок». Внутри оказалась стопка пожелтевших бумажных листков со
старинным шрифтом. Древний способ фиксации мыслей…
— Это книги с Земли-альфа.
— С Земли-альфа?!
— Да. Здесь все с Земли-альфа.
Невероятно! Более трехсот лет существует закон, по
которому любой предмет, несущий в себе информацию о родине человека,
подлежит немедленному уничтожению. За нарушение этого закона — смерть,
Земля-альфа-проклятая богом планета, куда господь изгнал человека из рая
в наказание за грехи, вот и все. Чтобы через несколько тысячелетий люди
вновь обрели утраченный рай здесь, на Земле-бета.
— Здесь редчайший архив. И, видимо, единственный. Я
обнаружил его случайно, когда в моей лаборатории на первом этаже
разворотило взрывом пол. До сих пор не знаю, кто и зачем это оставил. Я
тогда занимался химией. Земля-альфа интересовала меня не больше этого
окурка.
Химией. Он щелчком сбил с сигареты пепел. И тут я все
вспомнила. Эрл Стоун! Лет двадцать назад Дэвид Гур был Эрлом Стоуном,
лучшим учеником Бернарда. Талантливый химик, восходящая в науке звезда,
впоследствии внезапно исчезнувшая с горизонта. Я узнала его, когда-то
худого долговязого мальчишку, которого Бернард привел однажды к нам на
обед. У мальчишки был волчий аппетит, он смеялся над нами, что мы живем
по старинке семьей, а Бернард доказывал, что в старости это удобно —
есть с кем поболтать о своих болячках и посидеть за картами.
Потом Бернард пошел в спальню отдохнуть, а мы за
чашкой кофе проговорили на веранде до вечера. Эрл был отлично осведомлен
о моих исследованиях, хотя Ингрид Кейн в то время уже давно забыли и
вообще мои работы не имели никакого отношения к тому, чем занимался он
сам. Он привлек меня совершенно необузданным любопытством — в этом мы
были схожи. И вместе с тем я же тогда была развалиной, беседа меня
утомила, отвечала я не сразу и еле слышно. А Эрл, по-птичьи скосив на
меня круглые, любопытные глаза, нетерпеливо щелкал длинными пальцами по
сигарете, а потом вдруг выпрямлялся пружиной со своим «Ну же! Ну!» —
ему, видимо, очень хотелось стукнуть меня, встряхнуть, как старый
забарахливший прибор.
— Надеюсь, мы когда-либо продолжим нашу беседу, мадам Кейн…
Он сказал это, с сомнением оглядывая меня, будто
прикидывая, сколько я еще смогу протянуть. Я наблюдала, как он уходит по
ярко освещенной аллее парка, двигаясь с бесшумной грацией зверя из
семейства кошачьих, и впервые за много лет пожалела, что мне не
двадцать.
Эрл Стоун… Я чуть было не отступила в тень, однако
тут же сообразила, что он-то никак не сможет меня узнать. Я была Николь
Брандо, которой двадцати еще не исполнилось. И не исполнится никогда.
Забавно.
— Когда догадался, что к чему, первой мыслью,
естественно, было сообщить куда следует. — Я заставила себя слушать
Гура. Но кое-что в этом хламе меня заинтересовало. Решил подождать.
Потом все откладывал. Любопытно. Мне никак не удавалось их понять,
существовала некая преграда… Я сам должен был измениться, стать
человеком с Земли-альфа. И я им стал. Я назвал эту жидкость «альфазин».
Достаточно ввести два кубика…
— Но откуда она взялась?
— С Земли-альфа. Колба была упакована в одном из ящиков.
— Как же ты смог догадаться о ее назначении?
— Случайно. Просто экспериментировал. Что это такое,
понял потом, когда стал сопоставлять симптомы своей болезни с этим. —
Гур указал на полки.
Он явно что-то недоговаривал.
— Но ее состав, формула? Природа действия? Альфазин исчезает из обычного сосуда и моментально всасывается в кровь…
— Какое-то неизвестное нам вещество.
— Однако его должны были знать на Земле-альфа.
— Возможно. Никаких сведений на этот счет. Гур
наверняка хитрил. Он был химиком и слишком любопытным, чтобы не
докопаться до сути. Чего он боится? Я почти покойница.
— Эта колба здесь?
— Альфазин кончился, — сказал Гур, — ты слишком много
хлебнула. Я даже не смог продержаться в цирке до конца сезона. Там
отлично платят, но их интересовали лишь сеансы гипноза. И не только
их. — Гур насмешливо скосил на меня глаза. — Что ты еще хочешь знать?
— Чем они отличались от нас?
— Способностью чувствовать.
— Что ты имеешь в виду?
— Во всяком случае, не те пять чувств и инстинкты,
вроде самосохранения, которыми обладают и животные. Я говорю о чувствах
друг к другу. Можно назвать это совестью, общественным самосознанием —
как угодно… Наш рай убил человека, позволил ему убежать в себя.
— Не понимаю…
— Они умели мечтать и жалеть, любить и ненавидеть.
Непонятные слова, да? Они совсем иначе воспринимали мир и себя в мире.
Гораздо обостреннее, глубже, полнее. Тот человек знал и страдания —
пусть! Но это заставляло искать выход, бороться, переделывать мир. У них
было искусство.
— А разве у нас…
— У нас искусность. Искусные маляры, танцоры и
джазисты, которые хотят выразить только то, что умеют раскрашивать холст
и стены, отплясывать лучше всех «чангу» и барабанить по клавишам. Они
развлекают толпу и получают за это чеки. У равнодушных не может быть
искусства. Человечество остановилось в развитии. Оно ничего не хочет и
никуда не стремится. В науке осталась лишь горстка любознательных,
которые удовлетворяют свое личное любопытство и плюют на человечество.
Любопытство кошки, гоняющейся за собственным хвостом. Земля спокойных,
земля живых мертвецов.
Впервые, в жизни я ощущала себя безнадежной тупицей.
Предположить, что Гур попросту помешался на Земле-альфа и его странные
утверждения не стоит воспринимать всерьез, было бы легче легкого. И
все-таки и «болезнь Гура», и его власть над Ритой, и загадочное решение
Риты умереть, и двери, которые открывались непонятно как, и тайник — все
это было реальностью и требовало объяснений. Но мое время кончилось.
Я откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.
Поспать бы! То ли дала себя знать усталость, то ли начало действовать
средство Гура, но я совсем отключилась и даже не сообразила, где я,
когда в мое плечо впились пальцы Гура.
— Не поняла? Не веришь? Николь…
Судя по часам, я уже давно находилась на том свете. Но Гур с его птичьими когтями никак не походил на ангела.
— Не поняла? Хочешь понять?
Я хотела только спать. Я будто скользила по наклонной
плоскости куда-то в небытие, и если это была смерть, то я желала ее. Но
меня удерживали пальцы Гура.
— Хочешь понять? Ты останешься здесь. Тайник в твоем
распоряжении. Если хочешь понять… Я дал тебе подкрашенную воду… Я сам… я
сам этого хочу. Чтобы ты поняла. Чтобы был кто-то еще. Я больше не
могу…
Его пальцы разжались, и я тут же полетела в бездну.
Моя последняя мысль все-таки была о смерти — я уже забыла, как засыпают в
двадцать лет после сильной усталости.
Примыкающая к тайнику комнатушка, похожая на дно
колодца, теперь была домом. Только самое необходимое — крошечная ванная,
допотопный немой робот, кое-что из гардероба и косметики, доставленное
Гуром из города по моему заказу, столик, кресло и тахта. С утра до
вечера я валялась на ней, обложенная книгами и словарями, и пыталась
разобраться в странных историях, где люди говорили друг другу
таинственные слова, похожие на молитву, убивали себя и других, сражались
с ветряными мельницами, разыгрывали длинные нелепые спектакли вокруг
самых элементарных желаний. Особенно связанных с женщиной.
Я воспринимала только их музыку. Ее можно было просто
слушать, не докапываясь до логики и здравого смысла. Беспокойство,
которое она вызывала, не навязывалось извне, а было внутри меня, пока
еще не понятное, но крайне занятное. Я слушала себя,
Мне никто не мешал. Лишь иногда за дверью слышался
раздирающий душу скрип (это вычитанное «раздирающий душу» мне
понравилось), и появлялся мой робот, чтобы накормить меня, подобрать с
пола книги и, унося полную пепельницу окурков, удалиться с «раздирающим
душу» скрипом.
Среди ночи я сквозь сон слышала шаги Гура. Вниз по
лестнице и дальше по подземному коридору. Куда и зачем он ходил, я не
знала. Выходить в коридор мне было строжайше запрещено, и Раздирающий
Душу бдительно следил, чтобы я не нарушила этого запрета. Шаги Гура
звучали чуть слышно, но почему-то каждый раз будили меня. Лишь потом я
сообразила, что бессознательно ждала их в полусне.
Под утро он возвращался. Попасть в тайник можно было только через мою комнату.
Делая вид, что сплю, я наблюдала, как он крадется во
тьме мимо моей тахты. Он прекрасно ориентировался в темноте, скользил
меж стульев, которые я нарочно расставляла на его пути, с бесшумной
грацией кошки. Как и в тот вечер, когда был Эрлом Стоуном. Почему он
переменил имя и профессию? Что сейчас составляло его жизнь, помимо
легальной внешней стороны? Эти вопросы занимали меня ничуть не меньше
Земли-альфа. Меня интересовал Гур, а еще больше — мой интерес к Гуру.
Я знала, что Рита была его девушкой, но ко мне он ни
разу не приблизился. Я тоже не делала никаких попыток к сближению, а,
напротив, каждый раз, когда он пробирался к тайнику мимо моей постели,
инстинктивно настораживалась, словно мне грозила опасность.
Тем более непонятно, потому что меня к нему тянуло. И
не только как к источнику информации. Когда Гур был в библиотеке, я уже
не могла спать, иногда не выдерживала и, наскоро одевшись, шла туда.
Гур сидел на старом диване с книгой или в наушниках, закрыв глаза. Лицо
его казалось пепельно-серым, а тени у глаз — голубоватыми, то ли следы
грима, то ли усталости. Углы рта, руки находились в
блаженно-расслабленном состоянии покоя, только сомкнутые веки, обычно
неподвижные, мелко дрожали, будто ветер гнал рябь по воде.
Я осторожно садилась рядом и тоже надевала наушники.
Пленка была старая, с дефектами, музыка то гремела, то совсем удалялась,
и я слушала то ли Ингрид Кейн, то ли Риту, то ли Николь, которая сидела
сейчас рядом с Гуром.
Я сделала очень важное открытие насчет Риты и Гура.
«Все время хотела его видеть, думала о нем, караулила…» ЛЮБОВЬ. Как на
Земле-альфа. Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура. Это «их» слово, которое прежде
было для меня лишь словесным обозначением чего-то непонятного,
абсурдного, вдруг обернулось реальностью. Даже слишком реальностью.
Мною.
Рита. Бетянка до мозга костей. Ей было поручено
следить за Гуром, стать его подружкой, и она выполняла этот приказ
охотно, потому что Гур не был ей неприятен и она, наверное, согласилась
бы на связь с ним и без инструкции. А потом альфазин, после чего ее
отношение к Гуру стало похоже на болезнь. Любовь.
Гур считал, что природа любви заключалась в
стремлении «того» человека вырваться из оболочки своего замкнутого «я»,
ощутить единство с другим «я».
Стремление к невозможному. Иллюзия, самообман. Глупо.
Рита вряд ли сознавала, что с ней происходит, и еще меньше умела
бороться со своими эмоциями. Она надоела Гуру, раскрыла слежку и была
исключена из игры обеими сторонами.
Пока она видела его ежедневно, ей еще как-то
удавалось держаться, но вот она не видит Гура три недели. Последний
отчет. Настроение отличное, болезнь проходит, никаких нелепых желаний,
никаких мыслей о Гуре.
Через два дня она пришла ко мне просить о смерти. Ее
лицо в то утро. Я подошла к зеркалу. Теперешняя Рита выглядела старше —
то ли сказывалось подземное существование, то ли…
Мне показалось, что лицо Риты-Николь стало
приобретать черты Ингрид Кейн. Вокруг глаз по-прежнему ни единой
морщинки, но взгляд… И несвойственная Рите линия губ, слишком
напряженная, — я всегда, когда размышляла, стискивала губы так, что в
углах образовывались ямки. И прическа. Видимо, я механически закалывала
волосы, как когда-то в молодости.
Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура и, оказавшись изолированной
от него, почувствовала, что не хочет больше жить. Ситуация, аналогичная
историям в их книгах. Но Рита была бетянкой. Почему она не сообщила
отцу, не обратилась к врачам, когда приступы стали невыносимыми? Почему
она, более того, скрыла их, стерла последний отчет, чтобы ей не помешали
умереть? И с этой же целью сама состряпала необходимые для смерти
документы, когда шла ко мне?
Она не хотела избавиться от «болезни Гура» и
связанных с ней страданий, предпочла умереть, страдая. Будто видела в
них какой-то смысл, удовлетворение. Удовольствие в страданиях?
Нелепость.
Или же это так называемая «жертва собой», с чем я
тоже часто встречалась в их книгах? Рита не могла долго обманывать ВП,
давая неверные показания о ходе «болезни Гура», так же как пчела одного
улья не может таскать мед в другой. Но, продолжая выполнять свой долг,
она играла бы против Гура, и предпочла смерть, как поступали в подобных
случаях на Земле-альфа.
Я поймала себя на том, что испытываю от своего
открытия гораздо большую радость, чем от всех открытий Ингрид Кейн,
вместе взятых. Я впервые самостоятельно проанализировала факты и сделала
выводы, пользуясь понятиями Земли-альфа, ранее мне недоступными.
Жаль только, что я не могла поделиться своим
открытием с Гуром. Рита была в него влюблена и из-за этого умерла. Но
Рита была мною, Ингрид Кейн, которая двадцать лет назад болтала с Эрлом
Стоуном на веранде и которая тоже умерла. Обе мы теперь стали Николь,
которая была жива, но вместе с тем уже не была той Николь, которую знал
Гур.
Слишком много объяснений, которые отнюдь не входили в
мои планы. Даже вариант: «Я преследовала тебя, потому что была
влюблена» — не годился, так как не соответствовал действительности. Мой
повышенный интерес к Гуру был в основном познавательным, хотя память
Риты продолжала жить во мне. И память Ингрид Кейн, которая когда-то
пожалела, что ей не двадцать.
Но никаких безумств. Гур приходил теперь менее
усталым, и мы вместе познавали Землю-альфа. Вначале он был учителем, но
постепенно я нагнала его. Мы тогда были слишком поглощены Землей-альфа,
чтобы заняться друг другом. Гур сказал, что со мной как бы открывает ее
заново. Ее и того человека.
Мы будто карабкались вдвоем на какую-то недоступную
гору, связанные одной веревкой, тащили друг друга выше, выше, казалось,
еще шаг — и вершина. Но она опять оставалась лишь ступенью, откуда
начинается новая скала, еще круче. И мы снова лезли вверх, ощупью
исследуя каждую впадину, каждый выступ. Нас гнало любопытство — что там,
дальше?
История человечества. Тысячелетия, века… У каждого
века свои проблемы. У каждой страны, у каждого поколения. У каждого
человека. Они были такими разными в своем сходстве. Каждый — целый мир,
загадка.
Мы поняли: чтобы до конца постичь все это, не хватит и тысячи жизней. И все-таки карабкались.
Нищета, неравенство, физические страдания. У кого
беспощадней и острей клыки, тот победитель. Душат друг друга, идут
войной. Брат на брата, народ на народ…
XX век. Здесь какой-то провал, заговор молчания.
Будто не было в их истории этого таинственного века. Оставалось лишь
догадываться о каких-то бурях и катаклизмах, в результате чего большая
часть планеты, десятки стран и народов то ли вообще перестали
существовать, то ли стали для «Свободного мира» таким же табу, как у нас
Земля-альфа.
«Свободный мир» — так они называют себя. Найдены
новые дешевые способы получения энергии, всю неприятную и тяжелую работу
отныне поручают машинам. Но человеку все хуже. Учащаются самоубийства,
клиники переполнены душевнобольными, искусство все мрачнее и
безнадежнее. Духовные страдания оказываются страшнее физических. Языки
сливаются в один, но говорящие на нем не понимают друг друга и даже не
пытаются понять. СТРАСТЬ, НЕНАВИСТЬ, ДРУЖБА, ЛЮБОВЬ, СОСТРАДАНИЕ — эти
слова, прежде определяющие человеческие взаимоотношения, постепенно
исчезают. В моде спокойствие и безразличие, культ отчуждения. Люди
Земли-альфа словно подражают бетянам, а те, кому это не удается,
прибегают к алкоголю и наркотикам, чтобы духовно и эмоционально отупеть,
забыться в своем отчуждении. Бегство в себя от себя. Замкнутый круг.
Тупик.
Они мечтают об одиночестве и страдают от него. Потому
что они другие, потому что им слишком многое дано. Но они не хотят
этого многого. Они находят во Вселенной рай, где можно быть одиноким и
самому по себе, не страдая. И бегут туда. На Землю-бета. На планету
Спокойных.
Все это представлялось нам величайшей нелепостью,
какой-то ошибкой в конструкции нашего предка. Мы часто спорили, и я,
увлекшись, начинала приводить аргументы, которые в устах Николь звучали
совсем уж невероятно. Ловила на себе удивленно-пристальный взгляд Гура и
спешила перевести разговор на другую тему, потому что разбираться в
проблемах Земли-альфа на уровне девочки из БП все равно не имело смысла.
Эти паузы не нравились нам обоим, и вскоре Гур принял
правила игры. Лицо его не менялось, даже если я цитировала изречения
профессора Мичи, умершего восемьдесят лет назад. Моя личность занимала
его гораздо меньше, чем наши регулярные беседы. Думаю, что если бы в тот
период я даже призналась ему, что я Ингрид Кейн, ему было бы все равно.
Но все же он первым взглянул на меня. Я что-то
доказывала и вдруг заметила, что он на меня смотрит. Не как обычно, не
видя, ожидая лишь завершения моей мысли, чтобы бросить ответную реплику,
а, наоборот, не слыша.
— Ты не слушаешь?
— Тебе надо отдохнуть, Николь. Неважно выглядишь.
— Чепуха, послушай…
— Завтра я свободен. Как насчет морской прогулки?
Тебе нужен свежий воздух. И хватит курить. Гур отнял у меня сигарету.
Мой окурок чем-то заинтересовал его, он нацелил взгляд на пепельницу,
полную таких же окурков.
— Ты что?
Гур поспешно поставил пепельницу на место.
— До завтра.
Когда затихли его шаги, пепельницей занялась я.
Скорее всего я иначе, чем Рита, втыкала в нее окурки… Да мало ли что! Он
обратил на меня внимание. Это было скорее плохо, чем хорошо. Читать далее
|