Перейти:
страница 1
страница 2
Рудольф Штернблад остановился у письменного стола. Чернильница темной бронзы: дракон, мучаясь изжогой, разинул пасть. Перья гусиные, очинены заранее. Стопка девственно чистых листов пергамента…
Придвинул кресло.
Что ты делаешь, глупец?! Дуэль! честь! репутация…
Нехорошо усмехнувшись, капитан взял перо.
— …Мартин!
— Да, наставник?
— Зайди.
По лестнице Гоффер взлетел галопом, громко топоча.
— Слушай и запоминай. Повторять не буду. Велишь Тьядену немедленно
собраться в дорогу. Ты едешь вместе с парнем. Насчет лошадей я
распоряжусь. На сборы — час обоим. Вот деньги и рекомендательные письма.
Первое — к моему сыну Вильгельму, личному лекарю графа Ла Фейри.
Вручишь сыну письмо и сдашь мальчишку с рук на руки. После этого
возвращайся. Тьядену передай: если хочет продолжить обучение, пусть
отнесет второе письмо сержанту Эмилю Сорантено. Передаст привет от меня.
И найдет какого-нибудь грамотея — сержант, когда я его видел в
последний раз, читать не умел. Да, вот тебе третье письмо. Отдашь
Тьядену при расставании. Это вольная. Все. Собирайся.
Ошарашенный Мартин раскрыл было рот для возражений. Закрыл. Потому что
обожаемый наставник никогда раньше не смотрел на верного Гоффера, как на
заклятого врага. И все-таки нашел силы выдавить:
— Но как же… как можно?! Дуэль?! Честь?! Репута…
Очнулся Мартин у фонтана. Болел прикушенный язык.
Тело ныло, но кости были целы. Учитель опять оказался на высоте, если не
считать безумной идеи. И это означало, что в случае отказа Мартина
исполнить повеление…
— Эй, Тьяден! Собирайся! Быстро, быстро!
На душе скребли не кошки — львы, тигры и леопарды.
* * *
Чем славится юго-восточный рубеж графства Ла Фейри? Покладистыми
селянками, душистым сеном, от которого коровы доятся исключительно
сливками, и харчевней «У Старины Ника».
— Хозяин! — Мартин Гоффер шагнул в дверь, не дожидаясь, пока Тьяден
привяжет коней, и застыл на пороге. Протер глаза, широко улыбнулся,
впервые за всю дорогу. Шагнул к угловому столику. — Мускулюс! Дружище
Мускулюс! Какими судьбами?!
Колдун Андреа Мускулюс, из числа доверенных лиц мага Просперо, коротал
час за пивом и гребешками речного петуха, жаренными в кляре. Каждый
глоток, каждый хрустящий гребень делали колдуна еще мрачнее, хотя
казалось: дальше некуда. Глядя в стол, заставленный пустыми кружками,
Мускулюс глухо пробормотал:
— Судьба — злодейка…
Затем поднял взор на Мартина. Багровое, всклокоченное солнышко пробилось сквозь мрак:
— Гоффер? Ты?! Что ты здесь делаешь?!
Даже если бы Мартин собирался ответить, то все равно бы не успел. Мимо
него, чуть не сбив с ног, пронесся чернявый юнец, на бегу застегивающий
пояс. Судя по всему, минутой раньше юнец посетил нужник и избавился от
очень большой заботы. Плюхнувшись за стол, чернявый счастливо ухватил
кувшин:
— Дядька Андреа! А мне пива можно?
— Я тоже хочу пива. И мяса я хочу… — пробасили за спиной.
Это объявился голодный Тьяден.
Мартин Гоффер, человек капитана Штернблада, и Андреа Мускулюс, человек
Просперо Кольрауна, долго смотрели на парней. Молча. Думая о своем. И
складки на лицах разглаживались, а морщины исчезали.
— С рекомендательными письмами? — спросил Мартин.
— Ага, — кивнул Мускулюс. — К племяннице.
— Значит, в один дом. Мой к сыну написал. Выходит, испугался маг?!
— Дурья твоя башка! Просперо страх неведом. Не испугался, а совесть
замучила. Люди говорят, ваш пацан ножи мечет, словно карась — икру.
Кулаком стену прошибает. Муху копьем в глаз бьет. Вот хозяин и решил: на
себя позор приму, а безвинную душу грех губить! Великое сердце,
понимать надо!
— Люди, значит, говорят? Ну, эти люди нам тоже наговорили… Ваш, мол,
луну с неба — щелчком! Море надвое разделит и суровой ниткой зашьет!
Зря, что ли, еще год назад свечу ладонью гасил?
— Свечу он гасил, бездарь… Распорядитель, скотина хитрая, в свечке вытяжной фитилек присобачил: потянешь, она и гаснет!
— Ясно… А нашему камень на треть выдолбил. Для облегчения.
— Слушай, Гоффер, что же это получается?
— А хорошо получается, братец Мускулюс! Ежели бы один мальчонка исчез, а
второй явился — тогда позор! Совесть совестью, а честь — одна, ее на
всяк язык не натянешь! Но если оба не явятся для драки, тогда что?
— Ясное дело что! Тогда твой учитель и мой наставник, Рудольфова гордыня и Просперово самолюбие…
— Ага! Дуэль века! Наконец узнаем, кто лучше!
— Чего там узнавать? Просперо твоего капитанишку в бараний рог!
— Ага! И этот рог твоему мажишке в задницу! До затылка!
— Посмотрим!
— Посмотрим!
— Главное — этих побыстрее доставить, сдать под опеку, и — домой! К
сроку! Мы хозяйское распоряжение выполнили, с нас взятки гладки!…
— Так чего же мы сидим?
— Никуда я не поеду, — буркнул Тьяден, и Мартин Гоффер осекся, ибо
впервые видел обычно спокойного парня в бешенстве. Оба мальчишки
буравили друг друга такими взглядами, что, будь у них вместо глаз ножи
да посохи, лежать обоим в дубовых гробах. — Гад ты, гад безъязыкий!
Почему раньше не упредил?!
— Не твое дело! — рассердился Мартин. — Раскомандовался! Иди коней седлай!
— Сам седлай! А я в Реттию! К учителю!
— Зачем?
— Честь ему спасать! А этот шпендрик пускай с вами бежит! Пускай!
— Сам ты шпендрик! — возмутился чернявый. — Это я обратно возвращаюсь!
Мне Просперо заместо отца, я за его честь в могилу лягу! А лучше тебя,
жирняка, в могилу уложу!
Вместо ответа Тьяден направился к выходу. Но разгневанный Мартин,
чувствуя, как из-за мальчишеского упрямства срывается дуэль века,
вмешался быстрей удара молнии. Тьяден охнул, завязанный хитрым узлом,
суставы пронзила боль, а хребет выгнулся луком; возле уха раздался злой
шепот: «Ты мне еще указывать станешь, щенок?!» — и вдруг хватка ослабла.
С трудом разгибаясь, парень увидел чернявого «шпендрика»: тот крутил
пальцами хитрые загогулины, временами сплевывая в адрес обмякшего на
лавке, потерявшего сознание Гоффера. Колдун Мускулюс, опомнясь,
выкрикнул два слова страшным, нутряным голосом, чернявого приподняло и
ударило о стену, но тут уже не оплошал сам Тьяден.
Зря, что ль, учили?
Три кружки, три увесистых кружки из доброй красной глины, а первая — так и
вовсе доверху полная пивом, ухнули колдуна в голову. Подносом Тьяден
достал бесчувственного Мускулюса на полу. Хорошо хоть плашмя, а не
ребром.
— Эй, жирняк! Быстрее!
— Сам ты жирняк! Сопля крученая!
— Это я сопля? Ладно, шевелись! Если успеем в срок, я тебя небольно убью!
Вместо ответа Тьяден рубанул себя по сгибу локтя. И кинулся за чернявым, стараясь не отставать.
* * *
Это был звездный час Августа Пумперникеля.
Кто, как не он, в конечном итоге организовал (клеветническое
«спровоцировал» отвергаем с негодованием) сегодняшнее грандиозное
действо? «Я! Я!! Я!!!» — об этом очень хотелось кричать на всех углах,
дабы каждый понял, осознал и проникся величием момента. Правда,
отчего-то реттийцы не горели желанием слушать вдохновенные речи
Пумперникеля. Разве что троица аудиторов казначейства, коим по долгу
службы полагалось внимать своему достославному предводителю. Впрочем,
подобные мелочи не могли омрачить триумф. И главное: триумф сей можно
было взвесить, оценить и сосчитать, прослезившись от счастья.
Итак, «Мене, текел, фарес!» — как в сходной ситуации говорили древние.
Для проведения образцово-показательной дуэли Его Величество король
Эдвард II (Второй) самолично выделил лучшее ристалище размерами 288x112
локтей, а значит — площадью 32256 (тридцать две тысячи двести пятьдесят
шесть) кв. локтей! На трибунах имелось 4848 (четыре тысячи восемьсот
сорок восемь) сидячих мест, и казначей имел честь наблюдать полный
аншлаг. Также в проходах толпилось 346… нет, уже 347 (триста сорок семь)
человек, кому не досталось сидячих мест! Итого — 5195 (пять тысяч сто
девяносто пять) зрителей. Это не считая детей на руках и ворон над
ареной! На устроение дуэли согласно высочайшему указу было привлечено из
казны 203 (двести три) бинара 11 (одиннадцать) монов и 4 (четыре)
децима. Дабы память не стерлась в веках, воспеть дуэль явились 2 (двое)
приват-летописцев, 6 (шесть) писцов, 17 (семнадцать) бардов и 1
(единственный и неповторимый) Томас Биннори. Их менее состоятельные и
уважаемые коллеги, потеряв надежду угодить в число зрителей, готовились
воспеть событие заочно. Приукрасив дуэль в 2, 3 и даже 10 (вдвое, втрое и
вдесятеро) раз.
«Да хоть в 100 (сто)!» — радостно думал Пумперникель.
Лучики цифр плясали в глазках казначея.
«Его Величество, — бубнил, истекая восторгом, внутренний голос, — Эдвард
II (см. выше) был облачен в мантию с подбивом из горностая, украшенную
по вороту 12 (дюжиной) кистямуров голубой воды, общей стоимостью 342
(триста сорок два) бинара и 6 (шесть) монов. Монаршее чело венчала
корона, оцененная согласно квартальной описи…»
Троекратный рев фанфар сбил с мысли. Казначей поморщился, ковырнул
мизинцем в ухе. «Какой дурак решил начать праздник вовремя?» По трибунам
прокатилась волна оживления. Его Величество привстал в ложе, махнул
рукой: приступайте!
— А-а-а!!! — деликатно отозвались трибуны.
Откинулись пологи в двух шатрах, серебристом и фиолетовом. На аренуступили капитан лейб-стражи Рудольф
Штернблад и Просперо Кольраун, боевой маг Реттии. Форма одежды парадная;
капитан при шпаге, маг при посохе. «Оружие» до поры оставалось в
ножнах, то есть в шатрах.
— О-о-о! — оценили выход трибуны.
Сойдясь в центре арены, дуэлянты отсалютовали королевской ложе. Затем сдержанно кивнули друг другу.
— Можешь сделать «Трубный Глас»? — осведомился Штернблад у мага.
Просперо от удивления слегка приподнял левую бровь, что в данной
ситуации было недопустимой тратой сил и энергии. Но кивнул с
достоинством. Трудно выглядеть спокойным, когда в душу нагадил клин
перелетных грифонов. Тут или нюхай, братец, или разгребай. Одно
радовало: мальчишка в безопасности. Остальное неважно. Позор, потеря
лица — неважно. Если Рудольф хочет что-то сказать, пускай говорит. Хоть
ненадолго оттянуть миг унижения…
Маг тронул ярко-синий кристалл под навершием посоха. Сунул посох под нос капитану:
— Говори сюда. Тебя все услышат.
— Ваше Величество! — капитан еще раз поклонился. — Благородные дамы и
господа! В здравом уме и трезвой памяти, объявляю во всеуслышанье…
Кристалл барахлит? Или у доблестного капитана в самом деле дрожит голос?!
— …что имею честь признать себя побежденным! Сначала Просперо решил, что
Бедный Йорик, шут короля Эдварда, подсадил в посох «вертун-словокрут».
— Я убежден, что «оружие» высокоуважаемого Просперо Кольрауна
превосходит мое по боевым качествам, и потому сдаюсь без боя. Если Его
Величество сочтет такое заявление несовместимым со званием капитана
лейб-стражи, я готов сложить с себя служебные полномочия и немедленно
подать в отставку.
— …?! — не поняли трибуны.
И в тишине — одинокий, писклявый вопль:
— Трус!…
Крикун смолк раньше, чем опомнилось эхо. Обнаружить на трибунах
героя-одиночку проще простого. А общественное мнение тем и славно, что в
нем нет одиночек.
Спохватившись, маг едва не вцепился в посох зубами:
— Ваше Величество! Дамы и господа! Капитан Штернблад проявил невиданное
благородство, пытаясь избавить от позора меня, Просперо Кольрауна! На
самом деле его «оружие» подготовлено куда лучше моего, поэтому я
отказываюсь принять заявление о поражении. Напротив, я сам публично
объявляю себя побежденным и сдаюсь без боя!
И тут трибуны прорвало.
— Издевательство!
— Сговорились!
— Позор!
— Пусть бьются между собой!
— Дуэль!
— Даешь дуэль!!!
— Ду-эль! Ду-эль!
Тем временем на арене, забыв про беснующуюся толпу, бранились доблестный капитан и великий маг:
— Могучий Просперо, я отказываюсь вас понимать. Я сдался вам первым!
— А я отказываюсь принять вашу сдачу, непобедимый Рудольф!
— А я настаиваю, господин маг! Не для того я принял на себя публичный позор…
— Позвольте, господин капитан! Это я принял на себя публичный позор, я, и никто иной!…
— Мое «оружие» тупое…
— …а мое — хрупкое!…
— …поэтому я требую…
— Требовать будете от сержантов! Категорически заявляю…
— Ах, категорически?! Дудки! Я первый!…
— Да если вам угодно знать, я еще третьего дня…
— Мне неугодно это знать! Мне угодно сдаться!
— Это похоже на оскорбление, господин капитан!
— А на что похоже ваше кривлянье?! Или вы, господин маг, беспрекословно примете мое поражение, или…
— Или — что?!
— Сами знаете что!
— Нет, я не знаю! Извольте объясниться!
— Объясняю! Всякий паяц, оскорбивший Рудольфа Штернблада…
— Отлично! Я к вашим услугам. А свое поражение можете засунуть себе…
— А-а-а! — подвели итог трибуны. — Ду-эль! Ду-эль!
Дрянной посох! Как чародей мог забыть о нем?! «Трубный глас» послушно
трудился на благо скандала, и зрители слышали все, до последнего слова.
От сладостного предвкушения облизнулись 5542 (пять тысяч пятьсот сорок
два) языка, моргнули 11083 (одиннадцать тысяч восемьдесят три) глаза, а
55420 (пятьдесят пять тысяч четыреста двадцать) пальцев забарабанили по
подлокотникам сидений. Лишь два глаза, не учтенных в общем реестре,
сверкнули дальней зарницей. Его Величество Эдвард II встал в ложе:
— Соблаговолите прекратить! Что за мальчишество!
— Мальчишество! — самозабвенно взвыли трибуны.
— Я запрещаю непосредственную дуэль!
— …ду-эль!
— Господа, вы слышите?!
«А как насчет мятежа? — со всей учтивостью, но более чем внятно спросили
верноподданные трибуны. — Такого себе маленького, добропорядочного
бунта?! Мы понимаем, монаршая воля, то да се, но народ жаждет… И не
хлебом, знаете ли, единым!…» Видя, что дуэлянты в горячке спора вполне
способны ослушаться приказа, короля окружили коллеги Просперо в
искусстве боевой магии. Будучи поодиночке много слабее Кольрауна,
вдесятером (на тайном языке тари «гуртом») они представляли грозную
силу. К арене двинулась лейб-стража, усиленная гвардейцами-пикинесами. И
чародеи, и солдаты отчаянно нервничали. Втайне страшась конфликта, ибо
хорошо представляли его разрушительность, они скорее хотели бы увидеть
дуэль века, нежели мешать событию. Флюиды бунтарства и здоровой
любознательности, в изобилии излучаемые толпой, заражали быстрее чумы.
Редкие зрители, выказав недюжинную предусмотрительность, проталкивались к
выходу, но даже эти одиночки поминутно оглядывались: кто кого?! Нет,
все-таки: кто кого?!
Все шло чудесно, с каждой минутой делаясь еще хуже.
— Стойте! Не надо! Мы будем…
— …драться! Насмерть!
— Мы вот…
— Вот мы…
Тишина удавкой перехватила горло ристалищу. От северного входа, ковыляя,
спотыкаясь и поддерживая один другого, спешили двое парней. Верней,
очень хотели спешить, а получалось не ахти. Тот, что поздоровее,
буквально тащил на себе чернявого худышку, пыхтя загнанным троллем, а
чернявый бормотал Коленно-Лодыжкин Заговор, от которых здоровяк
худо-бедно, но держался на ногах.
— Что вы здесь делаете, мерзавцы?! — в этом вопросе маг с капитаном проявили редкое единодушие.
— Драться!… — Крепыш сгрузил чернявого к ногам Просперо. — До победного конца!
Вместо ответа чернявый лишь яростно охнул, когда заговор перестал действовать и бычок сел прямо ему на живот. Рудольф Штернблад кинулся снимать своего увесистого героя с
чужого «оружия», попутно массируя ему бедра; Просперо Кольраун пассами
начал восстанавливать силы своего изможденного волшебничка, — но оба
сразу прекратили эти действия, сделав вид, будто ничего не произошло. А
вдруг решат, что нарочно перед дуэлью?! Что вопреки кодексу?! Что против
чести?!
— Ду-эль! — девятым валом ударили трибуны. Но шторм зрителей разбился
вдребезги, налетев на вопль королевского бирюча, стократ «подзвученный»
усилиями трех волхвов-аччендариев:
— Внимание и повиновение! Говорит король!
И дождавшись гробовой тишины:
— В создавшейся ситуации Его Величество не видит иного выхода, кроме как
провести публичное расследование случившегося. Приступайте!
— Мы можем рассчитывать на вашу помощь, мастер Просперо? — волхв, лысый,
как колено принцессы Изабеллы, говорил сдержанно, без лишних эффектов,
но маг прекрасно услышал каждое слово.
— Разумеется, мастер Юхиббол!
Аччендарий с удовлетворением кивнул в ответ. Его коллега сплел из
пальцев сложную фигуру, третий волхв незамедлительно впал в связь-транс,
а Просперо Кольраун ударил посохом оземь, дождался, пока навершие
замерцает в ритме па-де-грасс, и росчерком каллиграфа изобразил Руну
Срочного Вызова. В сочетании с крипто-заклятием «Ока Силы» эта Руна
обеспечивала чистоту следственного эксперимента.
На арене, в дюжине шагов от дуэлянтов и их обессиленного «оружия»,
возник глянцевый бесенок — меньше локтя высотой, зато с игривыми
рожками. Гудя басом, он закружился в пляске. Быстрее, еще быстрее… Гул
нарастал, плясун превратился в аспидно-черный смерч, плеща белесой
гривой; в воронке явственно проступила жемчужина двадцати локтей в
поперечнике. Вращение замедлилось, аччендарий в унисон крикнули:
«Хэй-хо!» — жемчуг вспыхнул, просветлел…
В глубине явилось: капитан Штернблад отдает распоряжения Мартину Гофферу перед отъездом в Ла Фейри.
Трибуны сладостно ахнули, припав, так сказать, к замочной скважине на
более чем законных основаниях. Шар-обсерватор обладал замечательной
особенностью: с любой его стороны картина происходящего выглядела
одинаково, так что обзор был превосходным отовсюду.
…Ага, вот уже Просперо отправляет в дорогу Мускулюса вместе с
недоумевающим «оружием». Тракт Св. Архипа, ночлег в Тихом Омуте, деревне
близ виконтства Геззим, снова дорога, поворот на графство — все это
мелькнуло в жемчуге за считанные мгновения. Харчевня «У Старины Ника».
Смена картинок замедлилась по мановению руки лысого волхва. Вот Тьяден,
привязав лошадь, входит в харчевню, вот разговор Мускулюса и Гоффера,
так некстати прерванный мальчишками…
Глядя, как пивные кружки, брызжа осколками, расшибаются о голову
чародея, капитан Штернблад испытал прилив гордости. Моя школа! А поднос —
это уже импровизация, хотя и вполне удачная. Мускулюс без пяти минут
магистр, понимать надо!…
По всей видимости, Просперо Кольраун испытывал весьма сходные чувства, наблюдая, как падает, оглушен заклятием, Мартин Гоффер.
Дальше была бешеная скачка по ночной дороге.
«Олухи! Куда сворачиваете?! — едва не выкрикнул вслух Рудольф. — Там же Эльфячьи Кущи!»
Как в воду смотрел. Жемчуг испустил тоскливый вой, и отголоски пошли
стягивать кольцо вокруг юных всадников. Лошади взвились на дыбы, сбросив
седоков, после чего умчались во тьму. Мажонок едва успел зажечь еловую
ветвь, как троица хомолюпусов кинулась на добычу. Парням еще повезло:
прочие оборотни, видать, предпочли конину. Вожака свалил чернявый: факел
ударил жуть-сполохом прямо в оскаленную пасть. Просперо оценил сноровку
ученика, отметив, что на занятиях у чернявого жуть-сполохи выходили
безобидными, зато дурнопахнущими. И почти сразу одобрительно хмыкнул
капитан: два ножа ослепили второго хомолюпуса, Тьяден навалился на
зверя, ломая хребет…
Третий прыгнул парню на плечи, стремясь к глотке.
Боевой маг наскоро «прощупал» Тьядена. Все в порядке, укусов нет — лишь царапины от когтей, и те «чистые».
Короче, третьего хищника добивали уже вдвоем, воткнув в глотку березовый
сук и многократно проворачивая. К утру мажонок с забиякой выбрели к
мельнице, где выпросили кувшин молока и краюху свежего хлеба. Также
мельник, а по совместительству — ведун и добрая душа, указал короткую
дорогу на Реттию.
Рудольф Штернблад, отвернувшись, скрипнул зубами. Знал он эту «короткую
дорогу». И рожу мельника запомнил. Надо будет съездить, отблагодарить…
…На сквалыгу-лепрекона, пересчитывавшего золото в своем горшке, парни
наткнулись пополудни. Гном злобно шипел, пока чернявый пытался
наколдовать лепрекону толику приязни к гостям, потом харкнул «обмиралой»
и двинулся превращать мажонка в жабу. Не дошел: в затылок уродцу ахнула
его же собственная золотая монета. Лепрекон обернулся, багровея от
гнева, и немедленно получил следующей монетой в глаз. Увесистые кругляши
сыпались градом, кучность попаданий была на высоте, многократно
ушибленный гном кинулся собирать богатство, и почти собрал, когда его по
темечку огрел горшок, еще наполовину полный золота.
Полтора часа, ожидая, пока кончится действие «обмиралы», Тьяден тащил
чернявого на закорках. Да и потом ноги у мажонка заплетались, он шел,
как пьяный, спотыкаясь и норовя упасть в овраг. На Поляну Фей ученики
выбрели в сумерках. Тьяден застыл, в восхищении любуясь хороводом
красавиц, одетых исключительно в лунный свет; разум помутился, забияка
шагнул к феям, ничего не соображая. В таких случаях лучше всего помогал
«Гром-с-Ясного», но чернявый попросту не изучал этот раздел заговоров. И
применил первое, что смог вспомнить, из боевого раздела. Вполне
достойно, на взгляд Просперо. Правда, угодило не по феям, а по Тьядену:
оглушенного забияку удалось оттащить подальше от хоровода, сквозь
шипастые кусты ежевельника. Впрочем, нет худа без добра — жгучие колючки
быстро привели бычка в чувство!
До рассвета, когда они заблудились в Гнилой Топи, ничего примечательного
не произошло. Хотя, конечно, поиски лесины и спасение чернявого из
болота доставили зрителям немало волнительных минут.
Капитан Штернблад усмехнулся:
— У вашего «оружия» редкостная удача, мой дорогой волшебник!
— Да и счастье вашего, мой милый капитан, тоже из редких! — не остался в долгу маг.
— Хотя, с другой стороны…
— Вы так думаете?
Ковыляя, еле живая парочка вошла в северные ворота Реттии;
шар-обсерватор заволокло туманом, и картина исчезла. Трибуны потрясенно
молчали, предвкушая дальнейшее развитие событий. Зато король на этот раз
обошелся без бирюча. Высочайший голос, усиленный аччендариями, заполнил
чашу ристалища до краев:
— Я, Эдвард II, ныне рассудив по итогам состоявшейся дуэли между
капитаном лейб-стражи Рудольфом Штернбладом и Просперо Кольрауном, магом
трона Реттии…
Упади на трибунах волосок — все обернулись бы на святотатца.
Кто тут шумит?!
— …объявляю ничью. Решение окончательное, обжалованью не подлежит. Господ дуэлянтов прошу завтра на аудиенцию, во дворец.
Брезгливо сморщились носы: ничья? Обиженно моргнули глаза: ничья?! Сотни
возмущенных задов принялись ерзать на сиденьях: ну знаете… Тысяча
языков покатала во рту непроизнесенное, но готовое сорваться: позор!
Тысяча мудрых голов вспомнила про честь, которая превыше всего. Легион
пальцев вновь ударил маршевую дробь: смертельный номер! Хотим
смертельный номер! Прачки, мясники, художники, белошвейки, ювелиры,
золотари, нотариусы, домохозяйки, булочницы… и, что самое неприятное:
гвардейцы, чародеи, лейб-стражники, волхвы, офицеры, придворные,
заклинатели…
Кто кого?! — грозой надвигалось отовсюду.
Маг и капитан смотрели на трибуны, где не было людей. Ни единого, самого
захудалого человечка. На трибунах бесновался демон, дитя геенны по
имени Общественное Мнение. Скалил клыки, выпускал и вновь прятал когти.
Лизал губы раздвоенным жалом. Плевался ядом уязвленной гордыни — без
промаха в сердце. Хлопал кожистыми крыльями сплетен.
У демона было лицо Августа Пумперникеля, казначея и любителя зрелищ.
Кошмарный, сводящий с ума лик.
Маг с капитаном встали над учениками: измученными, обессиленными, но
готовыми по первому знаку вцепиться друг другу в глотку. Взрослые над
мальчишками. Переглянулись. И демон, готовый скорее умереть, чем
выпустить добычу, в ужасе очистил ближайшие ряды на каждой трибуне,
когда прозвучал вопрос, один на двоих:
— Кто-то желает оспорить высочайшее решение?
В эти секунды Просперо Кольраун был опасней, чем в битве у Семи Зеркал, и
Рудольф Штернблад — смертоносней, чем под Вернской цитаделью.
Демон подумал и решил, что король, разумеется, всегда прав.
* * *
Через двенадцать лет, окончательно разочаровавшись в светской жизни,
казначей Пумперникель вышел в отставку и принял наконец предложение
скопцов-арифметов: возглавить в Академии кафедру высшего умножения. По
дороге в Малый Инспектрум, обеспечивая безопасность, экс-казначея
сопровождала рота вольных метателей под командованием сержанта, человека
молодого, но вполне способного обеспечить дисциплину в отряде, — а
также чародей из коллегии Бранных Магов, недавно возглавленной Просперо Великим.
Имен сопровождающих история не сохранила.
В отдельных летописях, в частности у Лжепимена, упоминается, что во
время почетной кастрации Августа Пумперникеля с галерки слышались
глумливые выкрики, но Якобс ван Шпрее, хронист, заслуживающий всяческого
доверия, опровергает это в труде «Зрелые годы короля Эдварда II».
Перейти:
страница 1
страница 2
