|
|
 |
Генри Лайон Олди "Дуэль" (Продолжение 1) |
 |
Перейти:
страница 1
страница 3
* * *
Невольничий Рынок находился сразу за Цветочными Рядами.
Торговали здесь, разумеется, не только цветами, но и курительными
лентами, а также Легкими Зельями, разрешенными к свободной продаже.
Именно в Цветочных Рядах, не поверив сперва своим глазам, обонянию и
рассудку, Просперо три года назад приобрел редчайший порошок
«Шакья-мухи». В устрашающем количестве семи с половиной унций, за
совершенно смехотворную цену. Хозяин, древний садовник-клумбарий, ни
бельмеса не смысливший в магии, рекомендовал снадобье в качестве
«прекрасного удобрения для подкормки гортензий и рододендронов». Менее
сдержанного или более пожилого чародея на месте Просперо от подобных
слов вполне мог бы хватить удар. Но боевой маг только крякнул, прочищая
горло, и велел упаковать «удобрение» в свинцовый футляр. Затем,
собираясь уходить, с выражением вселенской скуки на лице
поинтересовался: имеется ли у почтенного клумбария запас сего пустячка?
Если удобрение оправдает надежды, клиент закажет еще. Увы, мага ждало
жестокое разочарование. Он забрал последнее. «Шакья-мухи» любитель
гортензий обнаружил в подвале дедовского дома после смерти старца от
обжорства и, откуда взялось зелье, понятия не имел. Тайное
расследование, предпринятое магом, не дало результатов. Удалось выяснить
лишь, что покойный дедушка клумбария был весьма удачливым вором, а
также жил несусветно долго, раздражая соседей и родственников. С тех пор
Просперо взял за правило время от времени посещать Цветочные Ряды.
Однако больше ему не везло на редкости, кроме тусклого от порчи, но
вполне действенного Горшка Нечаянной Радости.
Сегодня маг быстро шел мимо прилавков. Сопровождающие могут дурно
истолковать задержку. Решат, что он колеблется, нарочно тянет время.
Затея, скажем прямо, дурацкая, но… Уговор дороже денег, а честь дороже
уговора. Отказаться — значит потерять лицо. А жить без лица — удел
мокриц и нопэрапонов.
Процессия, распухая по дороге беременной гадюкой, приближалась к месту
своего назначения. Согласно кодексу, каждый из «дуэлянтов» взял с собой
ученика и доверенного слугу. Были приглашены беспристрастные свидетели:
придворный капельмейстер, донельзя гордый оказанным доверием, и желчный,
но справедливый королевский советник по делам градостроительства.
Вполне достаточно с точки зрения капитана и мага. Увы, близкие и
доброжелатели считали иначе. Весть об уникальной дуэли молнией облетела
дворец, стаей тараканов разбежалась по улицам. В итоге за спорщиками
увязались: дюжина придворных, с десяток родственников капельмейстера,
казначей Пумперникель, гвардейский лейтенант со товарищи, стайка
полузнакомых личностей, дурно одетый поэт-пасквилянт со следами свежих
побоев, старшина цеха гробовщиков с женой и детьми, а также уйма зевак
всех сословий.
Прорва народу сопела и сплетничала громким шепотом.
«Превратил бы Альраун их в жаб, что ли? Ненадолго, только чтоб
отстали», — хмуро косился капитан на толпу. Мысли мага двигались
аналогичным курсом: «Хорошо бы Руди этих болванов — в тычки! Мечом,
плашмя, по хребту… Ф-фух, дошли наконец!»
Невольничий Рынок ждал, распахнут настежь: дощатые бараки для рабов,
шатры менял, кипящие котлы с похлебкой, загоны, где понуро сгрудились
мученики долговой ямы, чернокожие силачи-мамболезцы, скованные одной
цепью, харчевня для торговцев, колодец на краю торжища… Откуда-то сбоку
вывернулся карлик-распорядитель. Утер потный лоб тряпкой с грязными
кружевами, затараторил:
— Честь! Большая честь для нас! А то как же… Наслышан, изрядно наслышан!
Заранее старался — с утреца отбирал, с рассвета! Прошу за мной,
господа, прошу… а то как же!…
Советник по градостроительству хотел было задержаться у навеса с чисто
вымытыми по случаю продажи наложницами, даже поинтересовался оптовыми
скидками, но вспомнил, зачем он здесь, и уныло поплелся дальше.
— Извольте видеть! Превосходный товар, самый смак!
За угловым бараком ждали дети и подростки.
— Налетай, выбирай! А то как же…
Просперо мрачно зыркнул на распорядителя, и карлик прикусил язык. Зато
обрел дар речи хозяин рабов: разбойного вида детина с серьгой в ухе,
насквозь прожаренный солнцем.
— Что угодно моим повелителям?
— Твоим повелителям, бандит, угодно выбрать. Отдели мальчиков
двенадцати-четырнадцати лет и выстрой перед нами, — выступил вперед
капельмейстер. Глянул на градостроителя: вы согласны, уважаемый? В ответ
советник кивнул столь энергично, что в хребте хрустнула какая-то
деталь. Странно, что не сломалась.
Детина оказался понятливым. Или заранее осведомленным. Хлопок в ладоши, и парочка звероподобных надсмотрщиков кинулась к детям. Раздались крики, хныканье, брань и звуки
затрещин. Рудольф Штернблад скривился от раздражения, но промолчал.
Капитан терпеть не мог бессмысленного рукоприкладства — в отличие от
рукоприкладства осмысленного и целенаправленного, в каковом знал немалый
толк.
Минута, другая, и перед покупателями стояло десятка полтора мальчишек
требуемого возраста. Двоих капельмейстер с советником единодушно
забраковали: первому явно еще не было двенадцати, а другой вдруг дерзко
заявил, что ему давным-давно пятнадцать и он брезгует торчать рядом «со
всякой мелюзгой». За наглость парня отхлестали, чтоб не болтал без
разрешения, и пинком отправили в общую толпу. Судя по всему, нахал
говорил правду.
«Жаль, — мельком отметил Рудольф. — Дерзец, упрямец. Молчал под бичом. Но уговор есть уговор».
Затем оба «дуэлянта» повернулись спиной к шеренге юных рабов, и
беспристрастные свидетели завязали им глаза. Из-под повязки Рудольф мог
видеть носки собственных сапог. «Колпак бы надо. Надежнее. Впрочем,
Альрауну колпак — тьфу! Захочет, сквозь городскую стену увидит. Правда,
слово дал: никакой магии. Значит… А что — значит?! Не проверишь ведь…»
Мигом позже капитана опалил жгучий стыд. Будто факелом в лицо ткнули.
Усомниться в друге? В человеке чести?! Позор!
Но зерно сомнения уже было посеяно.
Послышался невнятный шум: мальчишек спешно меняли местами. Так тасуют
колоду карт. Зеваки гомонили, шушукались, не вполне понимая, что
происходит.
— Господа готовы? — от волнения баритон капельмейстера сорвался, «пустив петуха».
— Да.
— Готовы.
— Начинаем!
Короткая пауза. Звонкий шлепок по детской ягодице. Тишина. Даже толпа
затаила дыхание. Второй шлепок. Третий. Пауза. Не стоит тянуть. Глупо.
Чем раньше закончится этот балаган — тем лучше.
Но маг успел раньше.
— Этот!
— Маг Просперо выбрал оружие. Продолжайте.
Шлепок. Пауза. Шлепок. Пауза. Шлепок…
— Этот.
— Капитан Штернблад выбрал оружие. Развяжите господам глаза.
Они стояли рядом, вытолкнутые надсмотрщиками из шеренги. Конопатый
голубоглазый крепыш с копной соломенных волос — и гибкий чернявый
паренек. «Бычок и пардус», — подумалось Рудольфу.
— Этот ваш, — шепнул капитану советник, указав на крепыша.
— Вы — любимцы Судьбы, господа! Удача! Несказанное везение! —
Карлик-распорядитель был тут как тут: суетился, заискивал, едва ли не
облизываясь, как кот на сметану. — Прошу убедиться в талантах этих
парней!
Приволокли изрядную глыбу черного гранита. Крепыш примерился, обхватил
камень поудобнее, ухнул филином… Есть! Подержав каменюку над головой, он
под восхищенный вздох толпы швырнул глыбу шагов на семь, едва не
зашибив надсмотрщика.
— Знатная силища! Титан! Но и вам, господин маг, повезло не меньше. А то как же?! Извольте видеть…
Карлик взял зажженную свечу, встал напротив чернявого раба. Паренек весь
подобрался, как перед прыжком, вперился в свечу взором безумца.
Побледнел. Медленно, с натугой, вытянул вперед руку с раскрытой ладонью.
Пламя судорожно мигнуло и погасло.
— Из него выйдет толк, господин маг! Знали бы вы…
Карлик поперхнулся, пятясь от шагнувших к нему мрачных клиентов.
— Сколько, торгаш?!
— Превосходный товар!… любых денег будет мало… — оттолкнул карлика более
храбрый разбойник-хозяин, явно боясь продешевить. — Себе в убыток… Ну,
скажем, полсотни бинаров! За каждого!
«Дуэлянты» молча переглянулись и, не сговариваясь, с искренним интересом
уставились на работорговца. Так смотрят на несуразную диковину. К
примеру, на чудного зверя-свинобраза, прикидывая: а не набить ли из
твари чучело?
— Хороший товар стоит дорого… Прожорливы, спасу нет: одного хлеба на них
ушло… А вам прожорливые, говорят, в самый раз: сил набираться!… От
сердца отрываю!…
Сторговались на шестидесяти за обоих.
Во время торга Рудольф исподтишка присматривался к своему конопатому
приобретению. Сила у парня есть, хотя камень наверняка был выдолблен
изнутри. Но что толку с лишней силы? У капитана на такие дела глаз
наметанный. А вот Просперо не в пример удачливей. Если парень на пяти
шагах свечу гасит…
Молча расплатились. Толпа начала расползаться. Рудольф резким жестом
подозвал крепыша. Тот подбежал («Враскоряку! Жирная утка…»), застыл в
поклоне.
— Твое имя?
— Тьяден, господин.
— Иди за мной. Ошейник с цепью нужен? Или так пойдешь?
— Так пойду, господин.
— Не называй меня господином. Говори: «Да, учитель».
— Учитель?!
— На первый раз прощаю. Впредь будешь спрашивать только с моего
разрешения. Пойдем. И поверь, рабом тебе жилось бы гораздо легче.
С Просперо они расстались, не прощаясь. Просто двинулись в разные
стороны. Дороги недавних друзей расходились, разбегались… У колодца
капитан Штернблад не выдержал: оглянулся. С завистью мазнул взглядом по
гибкому пареньку, что достался Альрауну. И внезапно поймал ответный
взгляд Просперо. Наверное, почудилось, да и не разглядеть было глаза
мага на таком расстоянии, — но две зависти словно искры высекли. Нет,
чепуха! Маг уже шествовал прочь с гордо выпрямленной спиной.
Не оглядываясь.
* * *
— Ты кого-нибудь ненавидишь?
— Да, господин! Ой!
— Что я сделал?
— Вы ударили меня! По щеке! Больно…
— Ты видел, как я ударил тебя?
— Угу… Ох! Вы сломали мне руку!…
— Ничего подобного. Сейчас пройдет. За что я дважды наказал тебя?
— Не знаю…
— Знаешь. Еще раз: я спросил, ты ответил. Что ты сделал не так?
— Не знаю, господин… Не надо! Не бейте меня! Я понял! Надо было ответить «Да, учитель!» — как вы приказали на рынке.
— Правильно. Я бью с уважением, иначе ты бы никогда не увидел моего
удара. Я бью с пониманием, иначе ты бы успел увернуться. Я бью с
ясностью задачи, иначе ты бы уже умер. И приказываю я, как бью: с
уважением, пониманием и ясностью задачи. Один раз. Требуя в ответ
уважения, понимания и подчинения. Ты понял?
— Да, учитель. Кажется, да…
— Ты веришь, что я на самом деле учитель, а ты — ученик? Что это не злая шутка?
— Нет, учитель. Не верю. Это злая шутка.
— Искренность движет миром. Я рад честному ответу. Итак, продолжим: кто этот счастливчик, кого ты ненавидишь всей душой?
Поздний вечер бродил по саду. Шуршал в кустах декоракаций, очищенных от
шипов умелой рукой садовника, дышал цветам в сонные венчики; пересыпал
звезды в ладонях. Десятой дорогой обходил летний зал для занятий:
утрамбованную площадку под навесом, где между двумя боковыми столбами
расположился стеллаж с оружием. Месяц отражался в клинках: широких,
узких, прямых, изогнутых, с зазубринами и без, двойных, пламевидных,
изящных, ужасных… Десятки смертоносных лун. Жизнь под такими невозможна.
Рядом со стеллажом ждал Мартин Гоффер, старший ученик и доверенное лицо
капитана Штернблада. Не входя в число королевских телохранителей, Мартин
жил в доме обожаемого наставника больше десяти лет, — отказавшись
завести семью, он твердо решил посвятить себя искусству уничтожения
ближних и дальних. Когда-то он тоже ездил на остров Гаджамад, но обрести
учителя из «явнопутцев» не сумел. Прикажи Нижняя Мама тысячу раз
умереть за Рудольфа тысячью разных способов, Мартин Гоффер согласился
бы, не задумываясь. Честь и слава наставника были его кумиром. Сам же
капитан Штернблад ясно понимал, что обожание и любовь — разные, порой
противоположные чувства, но объяснить это Мартину не сумел.
Талантливому, упорному, преданному Мартину — нет.
Не сумел.
Честь, слава, кумир — все это никак не живой человек из плоти и крови. Казалось бы, проще простого. А вот поди объясни…
Сейчас Мартин Гоффер страдал. Во-первых, от невозможности лично постоять
за идеал. Во-вторых, от страстного, но невоплотимого желания наяву
увидеть поединок двух гигантов, Просперо и Рудольфа, — дабы толпы
глупцов воочию убедились, чье величие неоспоримей, а мастерство опасней!
И, в-третьих, он страдал от собственной ошибки. Предложив свои услуги в
обучении раба, Мартин заранее составил план будущих занятий, подробный и
безукоризненный, согласно методикам самого Рудольфа Великого, — и был
награжден саркастической усмешкой учителя. «План великолепен! — говорила
усмешка. — Если, конечно, обучение предполагает двадцать лет ежедневных
занятий… Но, когда у тебя в распоряжении крохотный, быстролетящий год,
можно ли довериться опыту и традициям?!» Нельзя, согласился Мартин,
сгорая со стыда. «Как отполировать меч за минуту?» Не знаю, потупился
Мартин. «Как подготовить бойца за год?» Не знаю, закусил губу Мартин,
старший ученик и доверенное лицо. «Вот и я не знаю…»
От последнего Мартин страдал больней всего.
Кумир должен был знать ответ на любой вопрос…
— Я ненавижу Дылду Самуила, учитель!
— Кто это?!
— Мой прошлый хозяин. Работорговец, с серьгой.
— Хотел бы ты убить его?
— О да!
— Давай вместе поразмыслим, каким оружием ты бы хотел убить его. Ножом?
— Ножом! Острым ножом!
— Чудесно. Нож — оружие любви, он предполагает близость. Кривой, похожий
на коготь нож. Он твой. Только представь: кинувшись к Дылде, одной
рукой ты хватаешь негодяя за волосы, а другой вспарываешь глотку. Дылда
хрипит, кровь брызжет тебе на лицо, на губы, вкус крови солоноват, а
ты всаживаешь нож врагу в живот. Стоя совсем рядом, вплотную. Чувствуя
дыхание умирающего, слыша тихое чавканье, с которым лезвие рассекает…
— Фу! Меня сейчас стошнит!
— На первый раз прощаю. Нож не для тебя. Слишком близко. Топор? На
коротком древке? Мощные руки, взмах, и голова Дылды расколота спелым
арбузом. Рассказать тебе, как выглядит расколотая голова? Или иначе:
тычок на манер копья, острым краем лезвия, и лицо врага трескается
скальным разломом. От рта до переносицы. А ты обухом, наотмашь,
превращаешь в месиво…
— Не надо! Вы нарочно, да?! Ой!
— Что я сделал?
— Вы ткнули меня пальцем в печенку! Я сейчас умру!
— И не надейся. Почему я это сделал?
— Потому что я перебил вас без разрешения… Два раза.
— Хорошее слово: «перебил». Ах, если бы ты за год сумел перебить меня…
Впрочем, мечты расслабляют. Продолжим. Шпага? Меч? Это дальше, чем
топор, но ближе, чем алебарда или двуручная секира.
— Да! Меч! Меч — благородное оружие героя!
— Разумеется. Кость громко хрустит, когда ее рассекает клинок. Это очень
благородно. Зато кровь на лицо героя брызжет редко. Что не может не
радовать. Знаешь, лучше всего подрубить врагу колено. Одноногий враг —
существо занятное, но местами опасное. Поэтому постарайся зайти к нему
за спину. Вонзить меч в почки. И последнее: если ты желаешь отсечь
голову сразу, одним ударом, чтобы потом не надо было отрезать ножом
лоскуты кожи…
— Я не хочу убивать Дылду Самуила! Пусть живет! Пусть живет сто двадцать лет!
— Пусть живет. Что ты скажешь насчет копья?
— Копье? Ну, если издалека… если кинуть… Чтоб ничего не хрустело и не брызгало.
— Собственно, я так и думал. Эй, Мартин!
— Да, наставник!
— С завтрашнего дня все свое время ты отдаешь этому юному дарованию.
Нагрузки обычные. Смотри не переусердствуй! Из оружия: все
предназначенное для метания. Копья, дротики, ножи, стрелки, диски,
камни.
— Рукопашный бой?
— Ни в коем случае. Тьяден, иди спать.
— Раб ушел, наставник. Так что насчет рукопашного?
— Не трать время на глупости. Ты понял?
— Да, наставник. Верьте мне! Я заставлю раба сделать чудо!
— Чудо? Ни в коем случае. Иди спать, Мартин… Завтра тебе рано вставать.
— Я всегда рано встаю, наставник.
— Да. Но ты перед этим не ворочаешься полночи, размышляя: как из чурбана сделать самострел? Да еще за один день…
— За год, наставник.
— Ты верный друг, Мартин Гоффер. И хороший ученик. Знаешь, чем утешить.
— Спокойной ночи, наставник.
— Вот именно. Проклятье! Я способен драться любым оружием. Но это…
— Вы совершенно правы. Это не оружие.
— Нет. Это не я.
— Не понимаю…
— И не надо. Достаточно, что понимаю я.
* * *
Томас Биннори, знаменитый бард, обычно в таких случаях делал паузу,
сообщая замогильным голосом: «И минуло с того дня двенадцать месяцев без
малого…» Ну, барды, они вообще со странностями. Хотя что да, то да.
Минуло.
Окно распахнуто.
Духота лениво ползет в комнату, дыша июльским пеклом. За отдельную мзду
лейб-погодмейстер готов снабдить окна Хладным Заклятьем II степени, но
капитану Штернбладу эти новомодные кунштюки не по душе. Пробовал и
зарекся. В первые дни наведенная прохлада вымораживает дом наглухо.
Впору огонь в камине разводить. Потом ничего, вполне. А под конец, на
исходе заклятья, в окнах начинает искрить. И воздух в комнатах
становится неживой, стоячий, как вода в болоте. Тиной воняет.
Чума на вашу магию!
Снаружи, во дворе, визжало, завывало и свиристело на разные лады.
Взвизги и посвисты перемежались тупым стуком, дребезгом и мерзкой
вибрацией, от которой болели зубы. Контрапунктом звучали указания
верного Мартина, перемежаемые бранью; сверху несся истошный мяв кота
Брамбеуса за трубой. Вслушавшись в какофонию, словно опытный дирижер — в
звучание оркестра, Рудольф огорчился явному диссонансу. Да хоть сами
послушайте! Согласно канону высокого искусства, «Вж-ж-ж!» должно
вступать на два пункта раньше очередного «Т-тук!» и уж наверняка раньше
гнусного «Др-р-р…» В переводе на общеупотребительный, нож, кейфа, чакра
или дротик должны со свистом уходить в полет раньше, чем предыдущий
вонзится в мишень.
Должны.
А не уходят.
Редкие удачи Тьядена — дань скорее везению, чем мастерству.
Капитан мельком глянул в окно, хотя и так прекрасно знал, что творится
снаружи. Парень без передышки метал разнообразное железо в три колоды,
качавшиеся на ремнях. Железо вопило на манер заблудших душ. Это он,
Рудольф, хорошо придумал. Мастер на «пищик» и ухом не поведет, зато
новичок испугается, дернется, когда у виска рявкнет эдакая пакость.
Глядишь, запнется на полуслове или из чародейского транса выпадет. А у
Тьядена появится шанс для нового броска.
Призрачный, смутный, но все-таки — шанс.
Силы у бычка навалом. Если попадет, даже рукоятью или плашмя, — не
уложит, так оглушит наверняка. И глаз верный. С «паяцем», правда, беда,
три «оплеухи» из десятка, но трешник в «паяца» за год обучения… Для
конопатого увальня — подвиг. А вот скорости не дано. Хоть ты тресни,
хоть наизнанку вывернись! Тьяден и рад бы треснуть-вывернуться. Учителю
мало что в рот не заглядывает (поначалу всерьез заглядывал, дурила!),
день-деньской до седьмого пота корячится. И ведь сам, что главное, не
из-под палки! Другим бы лентяям так…
Хороший парень. Жалко.
Рудольф не выдержал, отвернулся. Прошелся по комнате из угла в угол, как
зверь по клетке. Три дня. Осталось всего три дня. Завалит парня
мажоныш, как пить дать. Наповал. «На убой отдаю, — с тоской подумал
капитан. — Будто скотину — резнику. Альраун небось своего гения
правильно выучил! Чтоб кости — тестом, а мясо — водой… Самому надо было
выходить. Самому. Не так пакостно было бы…»
С магом за этот год они виделись редко. Во дворце, на церемониях и
приемах, по долгу службы. Вежливо обменивались поклонами и расходились в
разные стороны. А раньше в термы — вместе, в любимую обоими харчевню
«Три латимерии» — вдвоем; турниры смотреть рядом садились, хотя и не
положено: у магов своя ложа, у офицеров лейб-стражи — своя. В
гости захаживали, винца хлебнуть. Все, отрезало. И не в дуэли дело,
будь она проклята! Что люди скажут — вот беда. Известно что: «На
попятный пошли. Сговориться заранее решили: чье оружье острее! О
почетном проигрыше условливаются. Или вовсе о ничьей! Знамо дело:
приятели, рука руку моет. Еще и великий барыш на ставках слупят! Честь?
Принципы? О чем вы, любезный? Вон, каждый день друг к дружке в гости
шляются…»
В глаза сказать побоятся, но за спиной шепотком пройдутся.
Всем языки не оборвешь, к сожалению.
А город слухами полнится. Добрые люди доносят: Альраунов щенок молниями,
как перышками, шарашит, огненные кукиши градом мечет, а глаза отводит —
залюбуешься! Верней, залюбовался бы, когда б глаза в нужную степь
глядели. Если не врут доброжелатели хоть на четвертушечку… Молчи,
сердце! Иначе хоть в петлю. Было бы в запасе лет пять, а лучше — десять!
Большим мастером Тьядену не стать, но доброго солдата сделать можно.
Выслужился бы до сержанта-наставника или устроился охранником при
караванах. При его-то усердии, при его-то честности! Уж капитан
Штернблад нашел бы парню хорошее место…
Что, умник? Нашел?!
Три дня, и прахом по ветру.
Хуже всего было то, что парень ни о чем не догадывался! Хитрый казначей
Пумперникель, заварив дьявольскую кашу, главным условием предложил
тайну. «Оружию» о предстоящей через год схватке знать не полагалось.
Разумеется, о дуэли шептались даже грузчики в порту, но рядом с Тьяденом
или гением-мажонышем любой, самый завзятый сплетник становился нем как
рыба. Сболтнешь лишнего — капитан с чародеем в долгу не останутся. Да и
кому охота испортить великую забаву?! Смешно, право слово! Год назад
капитан бы тоже рассмеялся. За компанию. Пустяк, потеха: раб — не
человек, случайный клинок — не фамильный меч. За год наточить, сколь
возможно, баланс подправить, отшлифовать — и в бой. Наудачу. Выиграть
приятно, проиграть обидно, но особых сожалений не предвиделось.
Стареешь, братец? Сантименты, терзания? Добро б ты один: Мартин Гоффер
тоже поначалу как на вещь смотрел, а потом оценил усердие. Бороться по
вечерам повадился. Рудольф не препятствовал. Вряд ли на арене до свалки
дойдет, но… Лишнее уменье не повредит: руки заломать — чтоб пассы делать
не мог, рот заткнуть — чтоб заклятьем подавился; и шею свернуть, как
куренку.
Однажды капитан застал Мартина за дурацким занятием: тот учил Тьядена
стрелять из лука. Влетело «мудрецу» по первое число (лук? за год?!), но
сам Рудольф вдруг задумался. На следующий день он отправился к знакомому
оружейнику, вскоре притащив домой пружинный самострел-однозарядку.
Перезаряжать игрушку времени не будет, зато… Склянку с ядом для стрел,
купленную у аптекаря Борджиа, капитан спрятал в шкаф. В драке все
средства хороши, а дуэльным кодексом яд дозволялся. Вернее сказать, не
запрещался.
Небось мажоныш-просперыш церемониться не станет! >>
Перейти:
страница 1
страница 3
|
 |
Copyright MyCorp © 2024 |
 |
|
 |
Рассылка |
 |
|
Чтобы получать рассылку на e-mail, пишите на secretary@jewniversity.org |
 |
|
Статистика |
|
|
Онлайн всего: 2 Гостей: 1 Пользователей: 1 Меламори |
|
|
