Интервью с г-жой Мирьям Лифшиц, дочерью рава Цви и рабанит Йеудит Каплан (благословенна память праведницы)
Семья Каплан – одна из тех немногих семей, которые удостоились
вернуться к традициям отцов еще в Советском Союзе и начали соблюдать
заповеди Торы. Приехав в Израиль, они продолжали идти путями Творца и
духовно расти.
Когда мы приехали в Израиль, мне было шесть
с половиной лет. Родители начали соблюдать заповеди раньше, где-то за
три с половиной года до этого.
Таким образом, Вы росли уже в религиозной семье. Как родители рассказывали вам, детям, о заповедях?
У меня было очень веселое детство. Праздники – один лучше другого!
Каждый раз что-то особенное, необычное. Например, я помню, что однажды
на Ту бишват (Новый год деревьев) они поставили торшер высотой в
человеческий рост, развесили на нем разные орешки и фрукты, завернутые в
красивую фольгу, и каждый из детей подходил и срывал один из «плодов,
которыми славится Земля Израиля» (пшеница, ячмень, виноград, гранат,
инжир, финики, маслины). На Суккот мама подвешивала к потолку сукки
звездочки, на Пурим мы делали пуримшпиль театрализованное представление,
а в Хануку даже устраивали большие вечера для евреев Риги, на которые
приходило до ста двадцати человек; еще помню, как я раскрашивала
пригласительные билеты. И как принесли огромный мешок картошки и
готовили латкес – оладьи на всех… Сейчас, когда у меня самой уже есть
дети в том возрасте, в каком я была тогда, я думаю: как же тяжело было
родителям! Тогда, будучи ребенком, я не ощущала ни напряжения, ни
трудностей, а только как все было весело и здорово! В какой-то момент,
когда родители стали серьезнее соблюдать кашрут, мы перестали есть
покупной хлеб. Мама пекла халы на субботу, и потом мы доедали их в
течение недели.
Помню, какие вкусные десерты были на субботних
трапезах... Родители были вегетарианцами (они начали это за много лет до
возвращения к традициям), так что выбор был небольшой, и все равно маме
удавалось готовить очень вкусные блюда. Когда они начали соблюдать
заповеди, постепенно стали готовить и рыбу, а здесь, в Израиле уже и
мясо, но очень понемногу; например, курица была сначала только на Песах,
и лишь через не-сколько лет на Шабат. Так получилось, что и я, и все
мои младшие братья и сестры никогда не ели некошерной еды.
Так что
все, что связано с еврейством, представлялось мне чем-то радостным и
веселым. Мне мешало, что нельзя рисовать в Шабат (я всегда очень любила
рисовать, сейчас занимаюсь этим профессионально), а кроме этого – все
было хорошо.
Как родители отвечали на вопросы детей о еврейской вере?
Мы спрашивали и они рассказывали, что знали; они и сами еще
только-только учились. Например, однажды в Шабат мы пошли на детскую
площадку и катались там на карусели. В какой-то момент папа сказал, что,
может быть, в Шабат нельзя кружиться слишком быстро. В Риге у
родителей не было никаких книг для учебы, почти никаких источников.
Конечно, когда мы переехали сюда и попали в религиозную общину, начали
наверстывать упущенное. Я не помню, чтобы родители учили нас, как в
школе. Все было очень естественно.
Одно из самых сильных средств
воспитания – личный пример. Были ли какие-то эпизоды, которые Вам
запомнились и стали примером для подражания?
Я помню, что мама
большое значение придавала молитве. Она постоянно молилась шахарит и
минху, независимо от того, насколько была занята. Это вовсе не что-то
само собой разумеющееся – ведь у мамы всегда было полно дел. Я помню,
очень часто на закате она спохватывалась: «Ой, минха!»
Мама была
очень трудолюбивой, всегда тяжело работала. И она была очень творческим
человеком, делала все с интересом, с радостью, так, чтобы и нам было
интересно и весело. Это я переняла у нее. Она постоянно училась. Хотя
она не очень хорошо знала иврит, читала серьезных комментаторов Торы:
Мальбима, Гур Арье… Ей было интересно! Я все больше и больше учусь на ее
примере и получаю от нее сейчас – когда ее уже нет…
До сих пор я
как будто была маленькой девочкой, а теперь приближаюсь к взрослому
возрасту. Случились одновременно два события: и мама ушла, и дети мои
подросли, достигли возраста, когда воспитательные задачи усложняются, и
я все больше учусь у нее… Например, ее радости: делать все так, чтобы
запоминалось, чтобы было интересно, чтобы у детей были хорошие
впечатления, одухотворенность.
Это все происходило само собой, естественным путем?
Конечно! Но, став постарше, я заметила, что она работает над этим,
думает об этом. Она всегда говорила, что нужно стараться делать так,
чтобы лучшие воспоминания детства у наших детей были из дома, а не «с
улицы». Я помню, что у нас в салоне всегда был старый стол и
пластиковые стулья, и я говорила родителям: давайте купим хорошую
мебель! Но вместо того, чтобы тратиться на мебель, мы каждый год ездили в
отпуск.
Например, однажды мы всей семьей поехали в Гамлу и семь
часов ходили по горам; ездили в Цфат, катались на лошадях… И хотя это
бывало лишь где-то раз в год было так ярко и незабываемо! Такое остается
у детей на всю жизнь.
Кроме того, у мамы была особая личная связь с
каждым из детей: в каком-то смысле она была не только мамой, но и
подругой. К каждому она находила какую-то уникальную «ниточку».
Например, один из моих братьев очень любил учиться, был настоящий талмид
хахам, и он постоянно пересказывал ей какие-то интересные комментарии
находил их специально для нее. А одну из сестер в подростковом возрасте
очень интересовал внешний вид, эстетика, и мама ходила вместе с ней
покупать одежду, косметику и т. п. Мама специально искала такие особые
подходы к каждому из детей; это не появлялось само собой. Однажды – это
было не так давно, когда она уже была больна (возможно, еще сама об этом
не знала), она пошла с моим младшим братом в зоопарк, только с ним
одним. В обычный день, не в праздник… Конечно, такое бывало нечасто, но
оставляло яркие и сильные воспоминания.
Как реагировали родители, когда вы, дети, плохо себя вели?
Мама никогда не реагировала сразу. Это очень нестандартный подход, и он
наверняка требовал много душевных сил. Лишь через какое-то время она
начинала разговор о том, что случилось. Папа тоже относился к нам
снисходительно и прощал даже такое, что когда я теперь вспоминаю, думаю:
как он мог? Во всем, что касалось материального ущерба, он говорил:
«Ничего страшного!»
Однажды я потеряла большую сумму денег, в
другой раз испортила уникальный фотоаппарат… а он лишь сказал, что, мол,
очень жаль, и все. Только гораздо позже я узнала от мамы, что он тогда
очень сердился. Конечно, бывало, что они раздражались и сердились из-за
чего-то, но потом мама всегда обсуждала это с нами.
Были ли какие-то вещи принципиальные, на которые родители реагировали серьезнее?
Обман, вранье. В остальном они были очень гибкими и многое менялось в
зависимости от обстоятельств. Например, когда мы только приехали,
родители требовали, чтобы в шесть вечера все дети были дома. Через
какое-то время они увидели, что это невыполнимо, и установили другие
рамки. Кроме того, они приучали нас к ответственности. Но, в общем,
многое зависело от ситуации. Например, одна из моих сестер очень любила
гулять, могла гулять часами – от нее родители требовали, чтобы она
приходила домой в строго определенное время. Один из братьев в какой-то
период неподобающе, нагло разговаривал – реакция была соответствующей.
На что больше всего мама обращала внимание, во что вкладывала в своем доме особенно много сил?
Если говорить о самом доме – покупала разные мелкие вещицы, даже дешевые, только чтобы все было красиво и эстетично.
Все дети посещали разные кружки – кстати, в это мама вкладывала немало
средств, даже в самые трудные времена. Я помню, как в Офаким (когда мне
было лет десять) я считала и пересчитывала мелкие медные монеты, чтобы
набрать на баночку творога на ужин. Но, само собой разумеется, даже
тогда я ходила на кружок рисования – ведь мне это так нравилось!
Вообще, были периоды, когда у нас было непросто с деньгами и многого не
хватало. Я это чувствовала и думаю, что это очень строит личность
человека. Я сейчас специально делаю так, чтобы мои дети иногда
чувствовали недостаток в чем-то; хочу, чтобы они научились справляться с
тем, что не всегда получают в жизни все, что им хочется.
Расскажите об уважении в семье.
Одним из самых ярких образцов того, как должна выглядеть еврейская
семья, было огромное уважение, с которым мама относилась к папе. Это
было что-то невероятное. На субботних трапезах никто не начинал есть
раньше папы. Иногда приходилось ждать немало времени, ведь всегда были
гости, пока он нарежет халу, человек на пятнадцать иногда, откусит и
скажет «М-м-м!», показывая, какая она вкусная, а все сидят и ждут. После
этого ему первому подают еду и так во всем. И папа, конечно же, тоже
очень уважительно относился к маме и серьезнейшим образом относился к ее
мнению.
От нас родители не требовали особых знаков уважения к
себе, а были скорее друзьями. Точнее, они смогли найти золотую середину,
чтобы быть нам и родителями, и друзьями. Однажды я написала маме что-то
такое, что когда мои братья увидели, сказали, что это просто наглость.
На самом деле это был мой ответ ей по теме, на которую мы беседовали до
того, и я написала ей, как подруге. И мама была так рада, что повесила
это письмо на стенку.
Кроме того, родители никогда не ссорились при
нас. Бывало, конечно, что не соглашались в чем-то, что-то взволнованно
обсуждали, но ссор не было. Когда мы подросли и тоже стали
высказываться, родители очень уважительно относились к нашим мнениям.
Они были готовы выслушивать, принимать сказанное нами, а иногда даже
советовались по поводу воспитания младших детей. Я даже немножко сама
чувствовала себя для них мамой.
Что же касается младшего брата
(следующего за мной) – мама ценила каждое его слово! Когда она умерла, я
почувствовала, что потеряла не только маму, но и близкую подругу.
Как родители относились к ссорам между детьми?
Я помню, что мы с младшим братом (упомянутым выше) были хорошими
друзьями, но при этом постоянно ссорились. Однажды после очередной ссоры
мама сказала (совершенно спокойно): «Если вы все время ругаетесь, может
быть, вам лучше не быть вместе?» Она рассадила нас по разным комнатам и
сказала, что мы можем играть, делать, что хотим, но не выходить. Мы оба
начали плакать, но она не уступала. Мы стали посылать друг другу
записки, подарки… Это продолжалось, может быть, около часа, но мне
показалось вечностью.
Еще я помню, что когда мама просила меня
помочь, например, подмести, а я говорила «не хочу», она отвечала: «Ну и
не надо, я сама подмету!». И тогда я уже бежала: «Нет, я!» Это пока я
была маленькой. Когда я подросла и было уже много малышей, маме нужна
была гораздо большая помощь, и ответ «нет» не принимался. Если сейчас
надо помыть посуду – моем посуду, без фокусов! Даже если это и не самое
приятное занятие в мире – делать нечего!
В заключение: постарайся определить, какова была «главная семейная линия» в воспитании.
Первое:
у нас в семье осуществлялся принцип, выражаясь словами Мишлей,
«воспитывай ребенка соответственно пути его». Нас было восемь, четыре
брата и четыре сестры; все братья учились в разных ешивах, а сестры – в
разных семинарах, каждый – в месте, которое лучше всего ему подходит. Не
было никакой «накатанной дорожки»; у каждого – свой путь, у каждого
родители старались развить его индивидуальные способности, то, к чему он
больше всего склонен. Я уже была достаточно большой, чтобы видеть, как
это осуществляется в отношении младших братьев и сестер, как много
родители об этом думают, как они ищут, что подходит каждому. Сколько
душевных сил они в это вкладывали, ничто не было здесь само собой
разумеющимся! И с каким уважением они относились к каждому из детей в
отдельности как к личности, а не просто как к «моему ребенку»! Я вижу,
что судьбы многих детей и подростков ломаются именно из-за того, что
родители пытаются втиснуть всех в один и тот же шаблон. Например: «В
нашей семье принято, что все девочки идут учиться в такую-то школу…» А
что, если именно этой девочке данная школа не подходит? Нет, ее
отправляют туда же, куда и других сестер, и она не может там найти себя…
Мне кажется, что для нашего поколения воспитывать детей в соответствии с
их склонностями жизненно важно.
Второе: мама всегда очень
старалась, чтобы мы были с ней открытыми, чтобы у нас была личная связь.
Ребенок открывается только тогда, когда есть близкая связь, и это не
происходит само собой. Мы вели с ней задушевные беседы нечасто, может
быть, раз в месяц, но беседовали по два-три часа. Когда я вышла замуж,
мы довольно редко приезжали к родителям на Шабат, но когда приезжали –
могли всю ночь проговорить.
Еще один важный момент, который отметил
мой муж: «У нее всегда был миллион всяких дел, но когда она
разговаривала с тобой, ты чувствовал, что она с тобой на все сто
процентов». И даже муж моей младшей сестры, который знал маму всего
несколько месяцев, сказал после ее смерти, что вряд ли кто-нибудь еще в
семье будет так ценить и уважать его, как она, – разве что жена… Это
действительно очень интересно: у мамы и вправду было очень мало
свободного времени, она всегда была очень занятой, не всегда была дома,
чтобы выслушать нас, но когда она с кем-то разговаривала, давала
собеседнику ощущение, что она с ним вся, целиком, и готова слушать его
сколько угодно.
Из книги «О воспитании в еврейской
традиции», издательство «Беерот Ицхак». Опубликовано в газете "Беерот
Ицхак" номер 15. Печатается здесь с письменного разрешения редакции
газеты. |
