Когда обвинитель молчал

Сказано в книге «Тания», которую написал рабби Шнеур-Залман, первый глава хасидов ХАБАДа: «Всевышний – источник жизни, добра и наслаждения... И лишь потому, что не всегда дано увидеть это, кажется человеку, что Сверху приходят зло и страдания. Но на самом деле зло никогда не приходит Сверху, и все там – сплошное добро. Лишь в силу величия и возвышенности своей это добро порой непостижимо...»

Однажды приехала к рабби Исроэлю бездетная женщина и попросила у него благословения. Обещал ей Баал-Шем-Тов, что в том же году родится у нее мальчик. И что же? Через девять месяцев счастливые родители звали гостей на брит-мила, обрезание своего сыночка.

Два годя спустя, когда закончила мать кормить ребенка грудью, привезла она его в Меджибож, чтобы Бешт посмотрел на ребенка и благословил его на долгую счастливую жизнь. Рабби Исроэль приказал шамесу взять ребенка из рук матери и передать ему. Он качал малыша, любовался им и целовал его. А потом его вернули гостье, и она, счастливая, отправилась в свои края. Через короткое время ребенок умер.

Несчастная мать не знала утешения. Она снова приехала в Меджибож и, рыдая, кинулась к Бешту:

– Рабби, ты убил моего сына! Баал-Шем-Тов вздохнул и сказал:

– Постарайся не плакать и выслушай внимательно то, что я тебе сейчас расскажу... Очень давно, две сотни лет тому назад был в одной стране бездетный король. Вызвал он однажды своего министра и сказал:

– Ты всегда давал мне толковые советы в делах военных и государственных. Но сейчас я хочу спросить о другом... У меня нет детей, кому же я оставлю в наследство свой трон?

Отвечал министр:

– Король, никто, кроме евреев, не сможет вам помочь.

– Если евреи и впрямь согласятся помочь мне, – вскричал король, – я отменю все налоги, которые они платят в мою казну!

Министр покачал головой:

– Нет, здесь нужно средство более крепкое... Издайте указ: пусть все евреи королевства молются о том, чтобы у вас появился наследник. А если их молитва не будет принята, то платой им будет изгнание. Вы прогоните евреев из всех своих земель – и богача, и бедняка, и старика, и ребенка!

Король согласился и издал указ. Еврейские общины погрузились в скорбь и траур. Все постились и молили Всевышнего, чтобы Он помог им в беде. И это длилось до тех пор, пока одна святая еврейская душа не явилась перед престолом славы Б-га и не сказала, что согласна спуститься в наш мир и родиться в семье короля-гоя...

Вскоре вся страна ликовала: в королевстве появился наследник. Мальчик рос красивый и смышленый. Обучали его разным наукам, и они давались ему удивительно легко. Но однажды он сказал королю:

– Отец, из всех наук, что я учу, ни одна не доставляет мне удовольствия. А я бы хотел учить то, что приносит сердцу радость...

– Если так, – ответил король, – надо, чтобы архиепископ стал твоим наставником. Он-то наверняка найдет слова, которые заставят душу веселиться...

Архиепископ пришел во дворец, выслушал просьбу короля и ответил ему так:

– Я счастлив выполнить волю моего повелителя. Но у меня есть одна просьба. После полудня я уединяюсь в своей комнате, и душа моя поднимается на небо. В это время никто, даже принц, не должен тревожить меня. Тому, кто это сделает, грозит смертельная опасность...

Король, конечно же, обещал. Архиепископ начал давать уроки принцу. Однажды мальчика взяло любопытство: что происходит в комнате его учителя в запретные часы? Как это он возносится на небо?

Что ж, недолго думая, он прокрался в комнату архиепископа, приоткрыл дверь и... Его учитель в талесе и тфилин учил Талмуд, как самый презренный еврей... Увидев мальчика, он упал в обморок. А когда пришел в себя, то сказал, что по крови он еврей, но под страхом смерти принял христианство и даже стал архиепископом.

– Что же мы теперь будем делать? – спросил принц. Его учитель отвечал:

– Не говори никому, что ты видел. А я с сегодняшнего дня начну обучать тебя еврейской Торе. И знай, что оторваться от нее невозможно, потому что она слаще меда и чище горных ручьев...

Вскоре принц понял, что это действительно так. Он учился с жаром, схватывал легко и чувствовал, как душа поет от счастья. Однажды во время урока он спросил своего преподобного меламеда:

– И как не надоест тебе все время притворяться? Тот со вздохом промолвил:

– Я прожил так большую часть своей жизни. Теперь поздно что-либо менять... Юноша воскликнул:

– Ну а я хочу убежать из этой страны и принять еврейство! Только как это сделать, если с меня день и ночь не сводят глаз?

Учитель подумал и сказал:

– Пойди к отцу и скажи, что тебе нужно учиться управлять своим королевством, но для этого нужно постранствовать по свету, повидать чужие земли. Я думаю, он согласится отпустить тебя.

Так оно и вышло. Принц со свитой отправился в дальний путь. В удобном месте и в удобное время он под каким-то предлогом отослал своих провожатых, перешел границу и затерялся в большом городе. Там он принял еврейство. Снял квартиру и все дни проводил в синагоге, не отрываясь от святых книг. Несколько лет спустя его душа, выполнив свое предназначение, оставила этот мир...

Когда душа принца предстала перед Небесным судом, то обвинители против обыкновения своего молчали. Что плохого скажешь о душе, которая пришла в мир только для того, чтобы спасти евреев от изгнания? Какие обвинения бросишь тому, кто оставил королевский трон, чтобы вернуться в еврейство?

Нашелся всего лишь один обвинитель, маленький-премаленький. Он сказал:

– Да, но первые два года он питался молоком нееврейки... И вынесли указ: эта душа должна прийти в наш мир, чтобы быть вскормленной еврейской матерью.

Бешт посмотрел на свою гостью и закончил:

– Знай, что эта святая душа два года пребывала в теле твоего сына...

Кому интересно прочитать книгу целиком - http://www.chassidus.ru/library....now.htm

Вы, возможно, уже спрашивали себя: «Если Бог существует, то почему он допускает страдания?» или «Если Бог допускает страдания, то почему так долго?» На такие вопросы трудно ответить, особенно, скажем, когда речь идет о Катастрофе мирового еврейства во время второй мировой войны, которая, вероятно, более чем какое - либо другое явление, стала потрясающим символом человеческого страдания. В своих стараниях найти обьяснение, одни отрицают существование Бога, другие - существование зла. Реалистичны ли такие выводы? Есть ли удовлетворительный ответ?

Некоторые просто заявляют, что вопросы такого характера вообще не следует задавать. Однако верные пророки, каким был Аввакум спрашивал Бога: Доколе, Господи, вопить буду, а Ты не услышишь, взывать буду к Тебе: «Насилие!» - а Ты не спасешь? Зачем Ты показываешь мне несправедливость и смотришь на ложь?» - (Аввакум 1:2,3).

К сожалению, есть люди, которые не могут принять никакого ответа, будь он правильный или нет. Ужасные события и человеческая жестокость мешают многим беспристрастно проверить ответ. Часто ненависть просто ослепляет разум и мешает трезво мыслить. Поэтому, человек в поисках ответа должен честно взвесить свою точку зрения, а также обоснованность данных ему обьяснений.

Мир движется вперед благодаря тем, кто страдает. Лев Толстой

Страдание – семя радости. Японское изречение

Если хочешь быть счастливым - сначала научись страдать. Иван Тургенев

Страданиями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах. Николай Гоголь

Кто не умеет переносить страдания, тот обречен на многие страдания. Жан-Жак Руссо

Страдания делают сильного сильнее. Лион Фейхтвангер

Но наряду с этим, приготовил нам легкий и приятный путь Торы и заповедей, способный сделать нас достойными нашего предназначения за короткое время и без страданий.

И из этого следует, что наша конечная цель – очищение для слияния с Творцом, чтобы Он обитал в нас. И эта цель обязательна, и нет никакой возможности уклониться от нее. Ибо Высшая сила твердо управляет нами двумя способами, представляющими собой, как было выяснено, путь страданий и путь Торы.

Однако в окружающей нас действительности мы видим, что Его управление нами осуществляется по двум путям одновременно. И они были названы мудрецами «путь Земли» и «путь Торы».

Яков Шехтер

КАК ПТИЦА ДЛЯ ПОЛЁТА

"Счастье, равно как и неудача, подчиняется своим законам. Или оно есть, или его нет. Можно сколько угодно свистеть и царапать мачту, зазывая попутный ветер; можно показывать кукиш костру (куда дуля, туда дым) и закуривать новую сигарету, поджидая автобус. Цена этим народным приметам одна - грош."
Такие, совсем не праздничные мысли крутились в Шаиной голове, пока такси везло его из больницы домой. Мимо пробегали знакомые улицы, их названия, ставшие привычными и уже почти родными, радовали Шаин взор, подёрнутый слезой жалости к несчастному себе.
" РАМБАМ, рабби Акива, Жаботинский, - думал Шая, всё-таки это лучше, чем Ленин, Куйбышев и Маяковский. Но какой идиот придумал в честь праздника бить друг друга молотками по голове?!"
И в самом деле, кто автор столь замечательного обряда, широко отправляемого в День Независимости Израиля? Какие ангелы двигали рукой безымянного еврейского гения, встроившего пищалку в наконечник пластикового молоточка? Загадочны дела твои, о избранный народ, таинственны и глубоки твои символы!
Когда-то, много лет назад, занимаясь коммерцией в родном городе Одессе, Шая случайно пересёк дорогу одной мафиозной структуре. Церемониться с ним не стали. Трое, среднего роста, плечистые и крепкие, войдя в его гараж, с порога предложили:
- Выбирай, чувачок, одну из двух дырок: либо в твоей дурной голове, либо в брюхе твоей бабы.
Спорить и сопротивляться было бесполезно. На момент предложения жена дохаживала девятый месяц, и Шая решительно, но без всякой радости, выбрал первый из предложенных вариантов.
- Да ты не бойся, - успокоил бандюга, поигрывая кастетом, - как на первый раз, буду бить аккуратно, но с силой. Га - га - га!
Он заржал во всю мочь, широко раскрывая рот, щедро усеянный золотыми зубами. Так ржут жеребцы во время случки или гуси-лебеди, унося Иванушку за тридевять земель.
Слово своё бандюга сдержал: Шаина голова оказалась пробитой всего в одном месте. Кость так и не заросла, и только небольшой слой кожи и волос отделял мозг от окружающей среды. Шая прожил с этим много лет, привык и даже перестал замечать. В День Независимости, собираясь с женой на прогулку по сияющим праздничной иллюминацией улицам Рамат-Гана, он и не думал о надвигающейся опасности. Последнее, что Шая услышал в тот вечер, был восторженный крик какого-то идиота: "Хаг самеах!"- с которым тот заехал молотком прямо по дырке в голове. Гирлянды фонариков вдруг сорвались с деревьев и, свиваясь в кольцо, закружились вокруг израильского флага, в центре которого вместо "магендавида" зияла чёрная дыра, куда и провалился Шая.
- В принципе ничего страшного не произошло, - сказал завотделением, закончив осмотр. - Отдохнёте пару деньков, и дело с концом. А в качестве мер предосторожности советую носить шляпу. Вы ведь человек религиозный, вот и ходите в такой чёрной, с твёрдыми полями - от греха подальше.
Отдыхать, конечно, Шая не смог. Вернувшись из больницы, полежал вечерок, а утром отправился в магазин. Но законы неудачи, как уже говорилось, сами по себе, а тщета человеческих стараний - сама по себе. Именно в это утро Шае вновь стало обидно и горько за свою принадлежность к избранному народу.
Очередной харидействующий представитель еврейской нации пришёл в лавку за курочкой. Птицу Шая завозил самую что ни на есть кашерную, в иерархии организаций, ставящих на товары свои клейма и печати, он уже разбирался весьма основательно. И хоть куры были суперпроверены, над шкафом-холодильником Шая для пущей убедительности повесил портрет известного раввина. Утренний харидей оказался въедливым и настырным. Перещупав всех куриц и осмотрев все печати он всё таки осмелился спросить Шаю:
- Скажите, и откуда вы завозите свой товар?
Нервы, нервы - вот куда заехал праздничный молоточек идиота. Шая сорвался:
- Портрет видал? Вот от него и завожу. А умные вопросы прибереги для ешивы, нечего тут таскаться без толку и зря морочить людям голову!
- Видите ли, - ответил харидей, указывая на портрет раввина, - если бы он стоял тут, а вы висели там, я бы вообще ни о чём не спрашивал.
Шая, понятно, не сдержался и харидей бежал, унося на плечах груз трёхэтажного русского мата. Работать после такого не было ни сил, ни желания и, закрыв магазин, Шая вернулся домой.
- Где правда, - жаловался он племяннику Моти. - Где справедливость? За что валятся несчастья на мою бедную голову?
Племянник вежливо молчал.
- Разве я мало делаю для Б-га? - продолжал Шая. - Цдаку, пусть не десять процентов, но даю; молитвы, пусть не все, но читаю; кашер всякий шмашер - ем. Другие и того не делают, а живут счастливо и без всяких страданий!
- Много вам известно про чужую счастливую жизнь, - наконец отозвался племянник. - Про вас тоже, небось, думают: везунчик - имеет свой магазин! Работает не пыльно, захотел - открыл, захотел - домой пошел. Припомните свою жизнь в Одессе и кончайте плакаться!
- Жизнь в Одессе... - мечтательно произнёс Шая. - Кто-нибудь имел там представление о кашруте и его тридцати печатях, кто- нибудь спрашивал у бабы на Привозе, откуда она завозит товар? Покупали себе курицу и ели её как что есть - от головы до хвоста!
- У курицы нет хвоста, - заметил племянник. - Кроме того, голову вам проломили всё-таки в Одессе, а не в Бней-Браке. Что же касается заслуг перед Всевышним, мне они кажутся сильно преувеличенными.
- Много тебе известно про чужие заслуги?! - взъярился Шая. - Да по сравнению с Одессой я сейчас просто религиозный фанатик, мракобес какой-то, прости Г-споди!
- Не знаю, как по сравнению со всей Одессой, - улыбнулся племянник, - но для Бней-Брака вы ещё весьма далеки от какого-либо уровня.
- Ты просто щенок, мальчишка, не знаешь ни жизни, ни Торы, - в сердцах бросил Шая. - Вот встреться я с большим раввином, он бы меня понял!
- А хотите, я сведу вас с большим раввином? - предложил племянник.
- А и сведи, - согласился Шая.
Через две недели встреча состоялась. Раввин - а вернее, хасидский ребе - жил в Иерусалиме, в религиозном квартале Меа Шеарим, и Шая долго крутился по узким, кособоким улицам в поисках места для парковки машины. Дом ребе представлял из себя огромное пятиэтажное здание, по пустым залам которого гулял холодный иерусалимский ветер. Вдоль стен стояли шкафы, плотно забитые старыми книгами, в толстых переплётах из кожи, почер- невшей от времени и сырости. Два молодых хасида в вестибюле о чём-то тихо переговаривались между собой на идиш, но даже их негромкие голоса казались почти криком в абсолютной тишине, наполнявшей здание.
- Если вы ищите ребе, - обратился к Шае один из хасидов, - так идите на последний этаж, дверь направо.
Шая поднимался по лестнице и с каждым шагом словно уходил всё дальше и дальше за черту иной реальности. На площадке четвёртого этажа ему уже казалось странным, что в мире существует ещё что-то помимо этих грязновато-белых стен, мраморных ступеней, тишины и холодного воздуха.
Секретарь ребе, хасид средних лет с приветливым лицом, кратко расспросил Шаю о семейном положении, работе, здоровье детей и, молниеносно черкнув несколько строк на клочке бумаги, сказал:
- Посидите пока тут, а я зайду к ребе, узнаю, когда он сможет вас принять.
Передав листок Шае, он вышел в другую комнату и плотно прикрыл за собой дверь.
- Это "квитл", - прошептал Моти, указывая на листок. Ребе сначала читает его, а уже потом спрашивает сам что сочтёт нужным. Понять эти каракули невозможно; почерк докторский, да к тому же на идиш.
Секретарь выскользнул из-за двери и, оставив её полуоткрытой, сказал:
- Ребе ждёт. Удачи вам.
Тогда Шае показалось странным, что за удача может выйти из обыкновенного разговора. Он вопросительно взглянул на Моти, но племянник состроил страшную физиономию и замахал рукой в сторону открытой двери - иди мол сам.
Ребе сидел в глубоком кресле, вглядываясь в табличку с именами Б-га, стоявшую перед ним на большом столе, покрытом скатертью из коричневого бархата. Длинные седые пейсы с соломенным отливом, ниспадая из-под чёрной шляпы, сливались с бородой, такой же седой и длинной. Белый, шитый золотом халат с широкими рукавами и жёлтые огоньки двух свечей в массивном серебряном подсвечнике.
- Садись, - сказал ребе. - Давай "квитл".
Шая отдал листок и присел возле стола. Окна в кабинете были прикрыты ставнями, и всё пространство мира словно бы замкнулось в промежутке между двумя язычками пламени.
- Ты ищешь справедливость... - вдруг спросил ребе. Вернее, не спросил, а произнёс полуутвердительным-полувопрошающим тоном.
Шая даже не удивился, откуда ребе известен его вопрос. Ему представлялось естественным и нормальным, что этот человек знает о нём всё.
- Да, - сказал он. - Я хочу понять, почему меня преследуют неудачи, за что я страдаю?!
Ребе не ответил. Он сидел, глядя на табличку, словно прислушиваясь к чему-то, и тишина, прерываемая потрескиванием фитилей, казалось, была наполнена звуками, слышимыми только ему.
Внезапно глаза его начали прикрываться, голова клониться всё ниже и ниже, и вдруг, опустив подбородок на грудь, ребе заснул.
Шая оторопел. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
"Устал, наверное, старик, - подумал он с неожиданной нежностью, - вот и сомлел в тишине."
Ребе спал так сладко и заразительно, что и Шае захотелось закрыть глаза. Несколько секунд он боролся с искушением, а потом опустил веки и погрузился в блаженную дрёму. И приснился Ишаягу Райсеру странный сон. Он увидел свою смерть, похороны, плачущую жену, памятник на могиле; потом земля поплыла куда-то вбок - и он оказался на небесах. Где точно находилась комната с тремя судьями и громадными весами посередине, он не смог бы объяснить даже под пыткой, но точно знал, что дело происходит в другом мире, а эти трое - будут его судить.
- Внесите грехи Ишаягу Райсера, - приказал первый судья, и ангелы в черных одеждах с трудом втащили огромный ящик, похожий на тот, в котором Шая отправлял в Израиль багаж.
- Поставьте их на весы, - сказал второй судья.
Ангелы заволокли ящик на одну из чаш, и он гигантской своей тяжестью словно припечатал её к полу.
- Внесите добрые дела Ишаягу Райсера, - провозгласил третий судья.
Ангел в белых одеждах осторожно поставил на вторую чашу маленькую шкатулку. Стрелка даже не дрогнула.
В комнате воцарилось молчание, и Шая понял, что дело при- нимает дурной оборот. Жуткий, невообразимый страх охватил его. Все боли и ужасы, перенесенные там, на Земле, казались ничем по сравнению с секундой этого страха.
- Внесите страдания Ишаягу Райсера, - приказал первый судья.
Ангелы в белых одеждах принялись укладывать на весы какие-то кулёчки, свертки и пакеты, с появлением каждого из которых Шае становилось чуть легче. Ангелы несли и несли, и вот стрелка весов, казалось безнадёжно загнанная в угол, дрогнула и поползла к жирной красной черте, разделяющей шкалу. Стрелка подбиралась всё ближе и ближе, она почти уже прикоснулась к черте кокетливо изогнутым боком, как вдруг ангелы остановились.
- Почему вы стоите! - вскричал Шая, - несите ещё, скорее несите ещё!
В этот момент он проснулся. Тихонько потрескивали фитильки, и ребе смотрел на него ясными, спокойными глазами.
- Я что-то не пойму, реб Ишаягу,- сказал он, - вы просите избавить вас от страданий или добавить ещё?
На улицы Меа Шеарим уже опускались сумерки. Шая медленно брёл к машине, наслаждаясь прохладным дыханием иерусалимского вечера.
Стайка птиц, затеявших странную игру, привлекла внимание Шаи своим гомоном и писком. Срываясь с карнизов последнего этажа, птицы неотвратимо падали вниз, и только у самой земли, почти прикоснувшись грудкой к черному асфальту, взмывали вверх, рассекая темнеющий воздух.

С другими произведениями автора можно ознакомиться здесь http://club.sunround.com/jakov_shehter/pers/text.htm

Рождению младенца предшествуют девять месяцев беременности, а затем родовые муки (а потом вы еще должны вырастить ребенка). Если вы хотите заработать деньги, вам придется от многого отказаться и основательно потрудиться: "В поте своего лица ты будешь есть свой хлеб" .

Другими словами: чем больше слез пролито во время сева, тем больше радости и песен во время жатвы.

Жил был один китайский император. Он не так давно взошел на престол, был молод и любознателен. Он уже знал очень многое, но ему хотелось узнать еще больше. Однажды он позвал придворного мудреца и приказал ему написать всю историю человечества.
Долго трудился мудрец. Проходили годы и десятилетия и вот, наконец, слуги внесли в тронный зал пятьсот книг, где была описана вся история человечества. Немало подивился этому император. Хотя он был уже немолод - тяга к знаниям не покинула его. Но он не мог тратить годы на прочтение этих книг и попросил сократить повествование, оставив только самое важное.
И снова годы трудился мудрец, и в один из дней слуги вкатили к императору тележку с пятьюдесятью книгами. Император уже совсем состарился. Он понимал, что не успеет прочитать эти книги, и попросил он мудреца оставить только самое-самое главное.
И снова трудился мудрец и спустя некоторое время он сумел свести всю историю человечества только в одну книгу, но когда он принес ее - император лежал на смертном одре и был настолько слаб, что даже не смог раскрыть ее. И тогда он попросил выразить все еще короче прямо сейчас, пока он не успел отправиться в мир иной. И мудрец написал на обрывке бумаги всего лишь одну фразу: «ЧЕЛОВЕК РОЖДАЕТСЯ, СТРАДАЕТ И УМИРАЕТ».

senkolan, страдания - это условия жизни, условия Вашей работы в этом мире (для возможности исправления собственных промахов человека или промахов прошлых жизней), а не жизнь.
Во всяком случае, далеко не всё является страданиями, даже если Вы их воспринимаете как личные страдания. Это уже контекст Вашего восприятия...

rem197511, точнее - исправили...

Притча о стеклянном Доме и каменных сердцах
Лина Гордышевская
Дом был необычный. Он был из стекла. Его прозрачные стены переливались тысячью искорок на солнце. Люди его любили, и он их любил. И каждую неделю они заботливо и с нежностью протирали его стеклянные стены. Они жили в мире. Они уважали друг друга. Дом всегда провожал людей взглядом и улыбался им. А они всегда, хоть и мельком, бросали на него взор, такой спокойный и мягкий.

Но проходили годы, и сердца людей постепенно каменели. Они уже не так заботливо ухаживали за Домом. Да и он терял свою прежнюю красоту. Время брало своё: стены исцарапались, местами появились едва заметные трещины. Но Дом не собирался сдаваться. Он по-прежнему стоял посреди города, такой же гордый и стеклянный как и несколько лет назад. Но всё же произошла в нём ещё одна печальная перемена: он перестал любить людей. Нет, он их вовсе не ненавидел. Он их не уважал. Он не любил, когда они, скрепя сердце и ругаясь, выходили в воскресенье на площадь, чтобы размазать грязь по его стеклянным стенам. Дом был согласен стать совсем грязным и некрасивым, лишь бы не чувствовать на себе этих резких и грубых движений – они причиняли ему боль.

Его желание постепенно исполнялось. Люди всё реже и реже выходили из домов, чтобы привести Дом в порядок. Так потихоньку они и совсем о нём забыли.
А Дом тихо радовался. Он с грустной улыбкой вспоминал тех людей, которые его когда-то окружали, и искренне жалел нынешних. Говорят, если вспоминаешь о прошлом, значит нет будущего. Что ж, возможно, так оно и есть.

Однажды люди обратили внимание на какой-то странный грязный с трещинами дом, стоявший на площади. Они тщетно пытались вспомнить, откуда же он там взялся. Знали только, что он стоял на площади уже при них. А зачем? Кто его знает, чего он там делает, а вот пользы от него никакой. «Давайте его снесём», - предложили одни люди. «Давайте», - согласились другие.

Это утро было таким же, как и многие другие последние несколько лет. Дом проснулся и медленно открыл глаза. Светило солнце. Оно пожелало Дому доброго утра и не спеша направилось дальше путешествовать по небу. Дом кивнул в ответ и огляделся по сторонам. Как-то странно щемило в душе. Изменения, нараставшие в людях с каждым днём, сегодня проявлялись слишком резко. Ещё ведь утро, а они топчутся вокруг Дома, шумят и мрачно сплёвывают на землю. Приехала машина. Она с грустью взглянула на некогда красивый и величественный Дом. И тут на него накатила такая неповторимая тоска. Ему так захотелось уйти с этой площади и отправится бродить по свету. Хоть с солнцем вместе. Лишь бы подальше от этих чужих и жестоких людей. Дом жутким взглядом обвёл площадь. Если бы люди умели его понимать, как раньше, они бы в панике убежали отсюда.

За долгие годы жизни Дом не усвоил одного: что его желаниям свойственно исполняться.
Люди подошли к Дому. Один из них махнул рукой, и другой тут же завёл мотор огромной машины с тяжёлым чугунным шаром на тросе. Шар медленно раскачивался, набирая скорость перед ударом. Он уже знал, на кого его обрушить.

Дом застонал под натиском каменных людских сердец. Он хотел конца, но не такого. В нём умирала последняя надежда, надежда на то, что сердца людей ещё могут оттаять. Дом с сожалением кинул прощальный взгляд на площадь и обратился лицом к солнцу.
Надежда умирает последней.

Люди радостно закричали, когда последняя стена дома упала на площадь. Пыль взвилась с земли в воздух. Ещё одна машина увезла поломанное и разбитое тело Дома.
Больше его никогда не видели.

27.12.2007 года
(с)

qinvihe, точка зрения иудаизма запрещает наносить себе увечья или доводить себя до состояний телесных страданий, поскольку тело рассматривается как вместилище божественной души.